Позже я поведала моей добрейшей матери все мои тайные горести; я приобретала печальный опыт и была еще настолько молода, что это стоило мне слез. Моя мать утешала меня и посоветовала держаться в стороне, что я и сделала, но это не принесло мне никакой пользы. Император заставлял меня высказаться, а упрекая свою жену за неблагоразумие, опирался на мнения, которые приписывал мне. Императрица стала обращаться со мной холодно, а я, со своей стороны, решила не добиваться ее откровенности.
Император, любивший ссорить окружающих друг с другом, видя наше охлаждение, стал относиться ко мне еще лучше. Госпожа Д., которую уверили в том, что она не обязана любить меня, была обеспокоена той небольшой благосклонностью, которой я, по-видимому, пользовалась у императора, и, быть может, даже делая мне честь немного ревновать меня, искала случая повредить мне. В этом мире всегда все устраивается прекрасно, когда касается чего-нибудь дурного, поэтому она легко нашла случай, который помог ей в ее намерениях.
В то же время Евгений Богарне и госпожа Луи Бонапарт уверились в том, что я изменила их матери, предав ее ради императора, и все это является следствием честолюбия моего мужа, который будто бы предпочел благосклонность господина привязанности госпожи. Ремюза держался вдали от всех этих маневров, но у придворных, если речь идет о честолюбии, все, что вероятно, – непременно уже верно. Евгений, который всегда дружелюбно относился к моему мужу, отдалился от него. Наше положение как придворных было неплохо, но мы оставались только честными людьми и оба огорчились, не желая извлекать из момента никакой постыдной выгоды.
Мне остается рассказать, каким образом госпоже Д. удалось нанести последний удар. Среди тех лиц, с которыми моя мать и я поддерживали отношения, была графиня де Дама, дочь которой дружила с моей сестрой и довольно близко общалась со мной. Графиня де Дама была экзальтированной роялисткой. Она высказывала свои мнения довольно неосторожно, и после происшествия с адской машиной ее обвинили в том, что она прятала шуанов от возмездия. Осенью 1804 года на графиню де Дама был сделан донос за несколько резкие выражения, и ей пришлось уехать за сорок лье от Парижа. Эта строгость повергла в отчаяние и мать, и дочь, которая должна была вскоре родить. Видя их слезы и разделяя их горе, я передала императрице свое огорчение; она рассказала об этом своему мужу, который согласился меня выслушать и даже кончил тем, что пообещал мне отмену приговора. Графиня де Дама запомнила услугу, которую я ей оказала, и, связанная благодарностью по отношению к императору и испуганная угрожавшей ей опасностью, стала осторожнее в своих словах. Она никогда не говорила со мной об общественных делах, относилась с осмотрительностью к моему положению, я же уважала ее чувства.
У нее был враг в лице маркизы К., той самой, которая некогда так нашумела при дворе и в свете, прославившись резкостью своих выражений. Маркиза была в очень хороших отношениях с госпожой Д., она даже знала об их связи с императором. Обладая живым умом, несколько склонным к интригам, она захотела направлять подругу в поведении, которого, по ее мнению, должна была держаться фаворитка монарха. Они говорили обо мне, и маркиза, видя в событиях императорского двора вечные версальские интриги, вообразила, что я желаю занять место новой фаворитки. Так как за мной признавали в свете немного ума, а репутация моей матери прочно соединялась с моей, то предположили, что меня вовлекли в интригу. Маркиза К., желая одновременно устроить неприятность графине де Дама и навредить мне, рассказала подруге о графине как об особе крайне экзальтированной в своем роялизме, готовой поддержать тайную переписку и действовать всеми способами против императора, пользуясь снисходительностью, с которой к ней отнеслись. Моя близость к ней была представлена более тесной, чем она была в действительности.
Все эти разговоры, переданные императору, вооружили его против меня. Он перестал приглашать меня играть с ним, перестал со мной говорить; меня не пригласили ни на охоту, ни в Мальмезон, куда время от времени совершались поездки, и вскоре я оказалась в немилости, не умея угадать, по какой причине; я жила довольно замкнуто и уединенно, так как мое здоровье постепенно угасало. Мы были слишком тесно связаны с мужем, чтобы немилость не коснулась нас обоих, и, оба отвергнутые, ничего не понимали из того, что происходило.
Охлаждение императора вернуло мне доверие его жены, которая приняла меня опять с той же легкостью, с какой и рассталась со мной, и без всяких объяснений, – я достаточно уже знала ее, чтобы понимать их бесполезность. Она открыла мне тайну недовольства императора; она знала от него самого, что эти доносы были сделаны маркизой К. и госпожой Д. Император даже признался жене в том, что влюблен, просил ее оставить его в покое относительно этой связи и прибавлял, для ее успокоения, что это останется мимолетной фантазией, которая может усилиться, если ей будут мешать, и которая продолжится тем меньше, чем большую свободу ему предоставят. Поэтому императрица стала до известной степени держаться примирения; но она никогда не заговаривала с госпожой Д., хотя последняя и не беспокоилась об этом, с несколько неосторожным равнодушием отнесясь к раздорам, причиной которых оказалась. Руководимая притом госпожой Мюрат, она удовлетворяла вкусам императора, говоря ему массу дурного относительно бесчисленного множества лиц. Ее влияние создало много жертв и еще более испортило характер императора, от природы и так весьма подозрительный.
Я решилась высказать все это императору, когда узнала новую вину, которую мне приписывали; но на этот раз он был крайне строг со мной. Он упрекал меня в том, что я сближаюсь только с его врагами, что поддерживала Полиньяков, что являюсь чуть ли не агентом аристократии. «Я хотел сделать из вас, – сказал он мне, – знатную даму, поднять вас на высшую ступень счастья; но все это может быть куплено только ценой абсолютной преданности. Нужно, чтобы вы порвали со всеми вашими прежними связями, и как только графиня де Дама появится у вас, вы должны указать ей на дверь, давая понять, что вы не можете дружить с моими врагами, – и только тогда я поверю в вашу привязанность». Я не старалась показать ему, насколько подобный способ действий был чужд моим привычкам; напротив, пообещала как можно реже видеть графиню, однако постаралась оправдать ее поведение, по крайней мере со времени полученной ею милости. Император отнесся ко мне очень дурно; он был глубоко предубежден. Я видела, что могу надеяться только на то, что с течением времени он убедится в своей ошибке.
Через несколько дней графиню де Дама снова решили выслать. Она заболела и лежала в постели. Император послал к ней Корвисара, чтобы удостовериться в том, действительно ли ее нельзя перевезти. Корвисар был моим другом и готов был отвечать так, как мне хотелось; но наконец ее здоровье поправилось, и она покинула Париж (возвратиться она смогла только спустя много времени). Я больше не бывала у нее, она не бывала у меня, но навсегда сохранила дружеское отношение ко мне и прекрасно поняла причины моего вынужденного поведения.
Граф Шарль де Дама, возвратившийся из-за границы, честный, простой и более осторожный, чем его жена, никогда не имел неприятностей со стороны полиции, которая всегда наблюдала за госпожой де Дама. Но через несколько лет император передал дочери графини, госпоже де Вогюе, что она должна явиться ко двору; это было в то время, когда Наполеон был уже женат на эрцгерцогине Марии Луизе.
