Одновременно с падением госпожи Д., вновь снизилось влияние при дворе Бонапартов и Мюрата. Император, вернувшийся к своей жене, стал снова доверять ей и узнал от нее обо всех тех мелких интригах, жертвой которых она была. Однако полученное ранее впечатление не совсем сгладилось, и император навсегда сохранил мысль, что Ремюза и я неспособны к той преданности, какую он требовал и ради которой надо было жертвовать и вкусами, и приличиями. Быть может, он был и прав в том, что касается вкусов, и может быть, надо отказаться жить при дворе, если не можешь совершенно замкнуться в узком круге придворных мыслей и интересов. Но ни муж мой, ни я – мы не были к этому склонны. У меня была потребность привязываться всеми чувствами к тому, чем я вынуждена была жить, а мое сердце в то время оказалось слишком разбито, чтобы меня не тяготили предписываемые мне обязанности. Император переставал быть для меня тем человеком, о котором я мечтала; он внушал мне больше страха, чем интереса; и чем более старалась я ему повиноваться, тем более мое раненое сердце сжималось от разрушенных иллюзий и страдало заранее от той правды, которую предчувствовало. Мы оба волновались, видя, как почва колеблется под нашими ногами, – и в особенности Ремюза, покорно, но и с отвращением вынужденный вести жизнь, которая ему крайне не нравилась.
Вспоминая эти волнения, я чувствую себя теперь такой счастливой, когда мой муж, спокойный и удовлетворенный, находясь во главе администрации прекрасной провинции, достойно выполняет обязанности хорошего гражданина, полезного родной стране
[69]! Насколько более достойно это применение способностей человека с просвещенным умом и благородными чувствами! Какой контраст с занятиями опасными, мелочными, почти смешными, которым приходится отдаваться при дворах, и притом не имея ни минуты покоя! Я говорю «при дворах», так как все они похожи один на другой. Конечно, есть отличия между службой, требуемой Людовиком XIV, нашим королем Людовиком XVIII, императором Александром или Бонапартом. Но как бы ни были различны господа, придворные везде одинаковы: страсти те же, потому что их главный движущий мотив – тщеславие, зависть, желание превзойти, страх быть остановленным на своем пути – приводил и всегда будет приводить к одинаковым волнениям. Я внутренне убеждена, что тот, кто, живя во дворце, захочет сохранить способность мыслить и чувствовать, почти всегда будет несчастлив.
К концу зимы наш двор еще больше увеличился: бесчисленное множество людей теснилось вокруг, чтобы добиться милости лиц, которые теперь показывают себя неумолимыми по отношению к приближенным императора, а тогда толпились, чтобы добиться его расположения. Императрица, Талейран и Ремюза принимали прошения и представляли императору громадные списки, которые заставляли его улыбаться. Действительно, он видел в одном ряду имена лиц, державшихся до сих пор либеральных взглядов, военных, которые, как видно было, завидовали его возвышению, дворян, которые, посмеявшись над тем, что они называли нашими «королевскими парадами», добивались теперь всех отличий, чтобы получить свою долю. Некоторые просьбы были удовлетворены. Госпожи Тюренн, Монталиве, Булье, Дево и Мареско были назначены придворными дамами, Гедувиль, де Круа, де Мерси-Арджанто, де Турнон и де Бонди – императорскими камергерами, де Канизи – коннетаблем, де Боссе – префектом дворца и т. д.
Этот многочисленный двор оказался вскоре составленным из элементов, совершенно чуждых друг другу, но нивелированных общим страхом перед господином. Между женщинами было мало соперничества: они не знали друг друга и не сближались; императрица относилась ко всем одинаково, госпожа де Ларошфуко, легкомысленная и покладистая, не завидовала ничьему влиянию. Я с каждым днем все более и более уклонялась от несколько опасной дружбы императрицы; но нужно признать, что та часть двора, которая окружала ее, не испытывала волнений или зависти благодаря ровности ее характера и любезности ее манер.
Совершенно другая обстановка была вокруг императора – и именно потому, что он сам старался будить беспокойство. Например, Талейран сначала несколько повредил положению Ремюза не из-за каких-либо личных побуждений, но для удовлетворения вновь прибывших и завидовавших моему мужу, а затем, вступив в более близкие с ним отношения, начал ценить его и проявлять к нему некоторый интерес, так как Ремюза того стоил. Бонапарт заметил это; его пугала тень какой бы то ни было близости, и он принимал тогда самые мелочные предосторожности. Поэтому он сказал однажды моему мужу добродушным тоном, который не был ему обыкновенно свойствен: «Берегитесь, Талейран, кажется, сближается с вами, но я знаю наверное, что он желает вам зла».
«А почему бы Талейран мог желать нам зла?» – говорил мне муж, передавая эти слова. Между тем, не понимая причин, мы становились недоверчивыми, – а это все, чего от нас желали.
Вот каково приблизительно было положение императорского двора в 1805 году.
Теперь я должна возвратиться назад, чтобы дать отчет о великих решениях относительно итальянской Короны.
Книга вторая
Глава XII
1805 год
Открытие сессии Сената – Доклад Талейрана – Письмо императора к английскому королю – Присоединение итальянской Короны к Империи – Госпожа Баччиокки становится принцессой Пьомбино – Представление «Аталии» – Путешествие императора в Италию – Недовольство императора – Талейран – Проекты войны с Австрией
Четвертого февраля 1805 года во Франции из опубликованной в печати речи английского короля в парламенте узнали, что французский император сделал новые предложения о соглашении, а ответ министра состоит в том, что ничего нельзя решить, не переговорив с державами на континенте, и особенно с императором Александром.
В достаточной мере резкие, как всегда, заметки служили комментариями к этой речи; они описывали наши хорошие отношения (по крайней мере с французской стороны) с государями Европы, но признавали некоторое охлаждение между императорами Франции и России и приписывали его интригам Моркова и Воронцова, преданных английской политике. В послании английского короля говорилось также о войне между Англией и Испанией.
В тот же день, 4 февраля, собрался Сенат, и Талейран представил очень удачно составленный доклад, в котором обрисовывалась система поведения Бонапарта по отношению к англичанам. Талейран доказывал, что Бонапарт всегда делал все для поддержания мира, не боясь, однако, войны, и чувствовал свою силу благодаря приготовлениям, которые угрожали берегам Англии, и многочисленным флотилиям, стоявшим экипированными в портах, а также благодаря значительной и воодушевленной армии. Он рассказал о приготовлениях неприятеля для защиты берегов; это доказывало, что неприятель не считал высадку невозможной.
Высказав большие похвалы в адрес императора, Талейран прочел собравшемуся Сенату письмо, адресованное императором английскому королю 2 января:
«Брат мой! Призванный на трон Франции Провидением и решениями Сената, народа и армии, я прежде всего желаю мира. Франция и Англия славятся своим благосостоянием; они могут выдержать борьбу в течение целых веков. Но выполняют ли их правительства самую священную из своих обязанностей? Столько крови, пролитой бесполезно и без всякой цели, не служит ли для них обвинением в их собственном сознании? Я не считаю бесчестьем сделать первый шаг. Надеюсь, я достаточно доказал миру, что не боюсь никакой войны. Притом мне нечего бояться. Мир составляет искреннее желание моего сердца, но никогда еще никакая война не вредила моей славе.
