Право, никогда не было более подходящих обстоятельств и более благоприятного момента, чтобы заставить умолкнуть всякие страсти и повиноваться исключительно чувству гуманности и разума. Если этот момент будет упущен, как приостановить волну, которую я не смогу прекратить, несмотря на все усилия? Ваше Величество в течение десяти лет получили, в смысле территории и богатства, больше, чем имеет вся Европа; Ваша нация достигла высшей степени благосостояния, чего ждет она от войны? Составить коалицию из нескольких континентальных держав? Континент останется спокойным, а коалиция только увеличит континентальное преобладание и могущество Франции. Вызвать снова внутренние беспорядки? Времена теперь уже не те. Подорвать наши финансы? Финансы, основанные на развитии земледелия, не могут быть подорваны. Отнять у Франции ее колонии? Колонии для Франции – предмет второстепенный; не обладает ли Ваше Величество большим числом колоний, чем Вы можете удержать? Если Ваше Величество пожелает об этом подумать, то увидит, что война не имеет цели. Какая печальная перспектива – заставить народы сражаться только для того, чтобы они сражались!
Мир достаточно велик, чтобы обе наши нации могли жить в нем спокойно, а разум наш достаточно могуществен, чтобы можно было найти способы соглашения, если этого желают обе стороны.
Во всяком случае, я исполняю священный долг, дорогой моему сердцу. Пусть Ваше Величество верит искренности чувств, которые я стараюсь ему выразить, и желанию доказать это.
Наполеон.
Париж, 2 января 1805 года».
Представив это письмо, в сущности, довольно замечательное, как яркое доказательство любви Бонапарта к французам и стремления к миру, Талейран сообщил ответ лорда Мюльграва, министра иностранных дел. Вот этот ответ:
«Его Величество получил письмо, написанное ему главой французского правительства, датированное 2-м числом текущего месяца.
Нет ничего, чего Его Величество желал бы сильнее, чем первой же возможности доставить своим подданным мир, который согласуется с постоянной безопасностью и существенными интересами его государства. Его Величество убежден, что эта цель может быть достигнута только соглашениями, которые могут одновременно содействовать безопасности и спокойствию Европы и предупредить возобновление опасностей и бедствий, в которых она находилась.
Согласно этому чувству, Его Величество сознает невозможность ответить более определенно на сделанное ему предложение до тех пор, пока не войдет в сношения с континентальными державами, с которыми он связан конфиденциальными отношениями, и в частности с императором России, давшим наилучшие доказательства мудрости и возвышенности своих чувств и живого интереса к безопасности и независимости Европы.
14 января 1805 года».
Неопределенный характер этого ответа, в высшей степени дипломатический, выгодно оттенял письмо императора, более решительное и, по-видимому, вполне искреннее. Оно произвело довольно большое впечатление в обществе; письмо передали трем высшим государственным учреждениям и представили в самом благоприятном свете.
Особенно примечательно и интересно до сих пор донесение Реньо де Сен-Жан д’Анжели, посланного в качестве государственного советника в Трибунат. Его похвалы императору, хоть и сильно преувеличенные, не лишены благородства; картина Европы нарисована удачно; картина того вреда, который война должна принести Англии, по крайней мере правдоподобна; наконец, изображение нашего благосостояния внушительно и очень мало (или даже совсем не) преувеличено.
«Франции, – говорит он, – нечего просить у Неба, разве только того, чтобы солнце продолжало светить, дождь продолжал орошать наши нивы, а земля давала плодородие нашим посевам».
В то время все это было верно, и разумное и умеренное правление и либеральная конституция навсегда утвердили бы благосостояние Франции! Но конституционные идеи нисколько не входили в планы Бонапарта. Быть может, потому, что он действительно думал, будто французский характер и континентальное положение Франции находятся в противоречии с медленностью представительного правления, а быть может, потому, что, чувствуя себя сильным и ловким, он не мог согласиться, ради будущего Франции, принести в жертву преимущества абсолютной власти; и потому Бонапарт не упускал случая дискредитировать форму правления наших соседей.
«Несчастное положение, в какое вы поставили ваш народ, – говорил он в статье «Монитора», обращаясь к английским министрам, – объясняется только несчастьем государства, где внутренняя политика плохо организована, а правительство является игрушкой парламентских партий и действий могущественной олигархии».
Однако порой Бонапарт начинал сомневаться, удастся ли ему противостоять общим тенденциям века, но думал, что у него хватит сил по крайней мере сдержать их. Несколько позднее ему случалось говорить: «Покуда я жив, я буду править так, как мне нравится, но мой сын будет вынужден стать либеральным».
Мечтал Бонапарт только об установлениях чисто феодальных. Он надеялся заставить принять их без критики, которая начинала осуждать старые учреждения, и ради этого ставил их на такую высоту, что они действовали на наше честолюбие и заставляли разум замолкнуть. Ему казалось возможным еще раз, как показывает история веков, подчинить мир могуществу «народа-короля» – могуществу, воплощенному в его особе. Из всех правителей Европы он мечтал сделать великих феодалов Французской империи. И если бы море не оградило Англию от нашего вторжения, этот гигантский проект вполне мог быть осуществлен.
Через некоторое время случай дал нам возможность увидеть, как император закладывает основание для того плана, который он вырабатывал в своих тайных мечтах. Я хочу говорить о присоединении Железной короны к короне Франции.
Семнадцатого марта Франческо Мельци, вице-президент Итальянской республики, в сопровождении главных членов Государственного совета, многочисленной депутации из представителей Законодательного корпуса и других лиц, имеющих влияние, явился к императору и передал ему приглашение Совета править Республикой. «Невозможно сохранять далее настоящее правительство, – объявил Мельци, – потому что оно оставляет нас позади эпохи, в которую мы живем. Конституционная монархия водворяется повсюду благодаря процессу просвещения. Итальянская республика желает короля, и ее интересы требуют, чтобы этим королем был Наполеон, при условии, что обе короны будут соединены только над его головой и он сам изберет себе наследника по нисходящей линии, как только Средиземное море вернет себе свободу».
В ответ на эту речь император сказал, что он всегда стремился к объединению Италии, что ради этой цели он принимает корону, так как понимает, что раздробление было бы в эту минуту гибельно для независимости Италии. Он обещал, наконец, позднее очень охотно возложить Железную корону на более молодую голову, готовый всегда принести себя в жертву интересам тех государств, которыми призван управлять.
На другой день, 18-го, император явился в Сенат с большой торжественностью и объявил о желании Государственного совета и о своем согласии. Мельци и все итальянцы принесли ему присягу, а Сенат признал это и приветствовал согласно обычаю. Император закончил свою речь словами: «Напрасно гений зла старался вовлечь весь континент в войну, – то, что присоединено к Империи, остается присоединенным».
