Император, совершенно убежденный в том, что господство женщин часто ослабляло французских королей, твердо решил, что дамы будут только украшением его двора, и сдержал слово. Он был убежден, я не знаю – почему, что во Франции женщины умнее мужчин; по крайней мере Бонапарт часто так говорил; он считал, что само воспитание предрасполагает их к известной ловкости, от которой надо защищаться, поэтому несколько опасался их и старался держать на определенном расстоянии, иногда же свое раздражение против некоторых из них доводил до слабости.
Наполеон быстро изгнал госпожу де Сталь, которую действительно боялся, а несколько позднее – госпожу де Бальби
[98], позволившую себе несколько легких насмешек на его счет. Она разговаривала довольно откровенно с одним человеком из общества, которого я не назову и который очень точно передал все, что услышал. Это был дворянин и камергер, и я упоминаю о нем только с целью доказать, что император во всех классах общества находил людей, служивших ему так, как он того хотел.
В течение этой зимы стали наконец замечать страдания, которые приходилось переносить госпоже Луи в семейной жизни. Супружеская тирания Луи Бонапарта проявлялась во всем. Его характер был столь же деспотическим, как характер его брата. До сих пор жена терпеливо старалась ослабить его крайние проявления, но исключительное обстоятельство заставило ее открыть матери часть своих страданий.
Луи Бонапарт был очень слаб здоровьем. Со времени возвращения из Египта он страдал неизвестной болезнью, выражавшейся в частых приступах, которые так ослабили его руки и ноги, что он с трудом ходил и был стеснен во всех своих движениях
[99]. Медицина безрезультатно исчерпала на его лечение все свои ресурсы, Корвисар, врач всей семьи, посоветовал ему, наконец, сделать последнюю пробу, как она ни была отвратительна. Он предположил, что, может быть, сильная сыпь на теле ослабит скрытую болезнь, не поддающуюся стольким лекарствам. Поэтому решили положить под вышитый балдахин, украшавший кровать принца Луи, простыни, взятые с постели больного чесоткой в госпитале; и его императорское высочество был вынужден укрываться ими и даже надевать рубашку этого больного. Луи, желавший скрыть от всех производимый опыт, потребовал, чтобы в его привычных отношениях с женой ничего не изменилось. Он привык спать с ней в одной комнате и всегда требовал, чтобы ночи она проводила около него, на маленькой кровати, поставленной под тем же балдахином. И сейчас Луи категорически потребовал, чтобы этот обычай сохранился, прибавив с жестокой и странной ревностью, что муж не должен отказываться от предосторожностей против женского природного непостоянства. Госпожа Луи, и сама не совсем здоровая, несмотря на естественное отвращение, подчинилась и хранила молчание об этом новом злоупотреблении супружеской властью.
Между тем Корвисар, лечивший и ее и пораженный переменами в ее состоянии, расспросил принцессу о некоторых подробностях ее жизни и добился признания о странной фантазии мужа. Он счел нужным сообщить об этом императрице и не скрыл от нее, что считает воздух в спальне принца Луи крайне вредным для его жены.
Госпожа Бонапарт предупредила об этом дочь, которая заклинала мать не вмешиваться в ее отношения с мужем. Но она не могла дольше сдерживаться и открыла матери множество подробностей, доказывавших, как ее притесняли и как велика была заслуга ее молчания обо всем до сих пор. Госпожа Бонапарт рассказала об этом императору. Он любил свою падчерицу и выразил брату свое неудовольствие, но Луи холодно ответил, что если император желает вмешиваться в его семейную жизнь, то он уедет из Франции. Тогда император, не желавший проявления резкости в своей семье, уговорил госпожу Луи быть терпеливой, быть может, и потому, что, подобно другим, опасался странного и упорного раздражения Луи. К счастью для жены, Луи быстро отказался от ужасного средства, а жене поставил в вину то, что она не сумела лучше сохранить его тайну.
Если бы дочь ее была счастлива, императрица испытывала бы нерушимое и счастливое спокойствие. Семья Бонапартов, занятая своими интересами, не старалась больше ее мучить. Отсутствовавший Жозеф готовился вступить на неаполитанский престол. Люсьен был навсегда изгнан из Франции. Молодой Жером неотлучно находился в море у наших берегов. Госпожа Баччиокки правила в Пьомбино. Принцесса Боргезе, занятая, по очереди, то лекарствами, то удовольствиями, ни во что не вмешивалась. Одна госпожа Мюрат могла бы несколько омрачить жизнь своей невестки, но она старалась устроить дела своего мужа, а императрица этому нисколько не мешала: ей очень хотелось, чтобы Мюрат получил какое-нибудь княжество, которое удалило бы его из Парижа.
Госпожа Мюрат пользовалась всей своей ловкостью и даже надоедливостью, чтобы добиться цели. Она льстила вкусам императора, предоставляла ему свой дом, если какая-нибудь внезапная фантазия делала это нужным. Она старалась доставить ему удовольствие празднествами, понравиться роскошью, которую он любил. Она обсуждала с императором подробности этикета, который он желал установить, и это заставило императора говорить, что у сестры его действительно есть все, чтобы быть королевой. Не пренебрегая ничем, что могло принести ей пользу, она приближала Маре, который приобрел известное значение, наконец, льстила Фуше и сильно привязала его к себе.
Сближение госпожи Мюрат с этими двумя лицами, плохо относящимися к Талейрану, привело к окончательному охлаждению Талейрана к Мюрату, которого он вообще не любил; а так как в то время Талейран был в большой милости, он часто разрушал проекты госпожи Мюрат. Сам Мюрат доверил жене соблюдение его интересов и довольствовался тем, что старался не раздражать императора, проявлять по отношению к нему самое полное подчинение и безропотно переносить неровность его характера. Необыкновенно храбрый на поле битвы, он не обладал, как говорят, военными талантами и добивался всегда только самого опасного положения, чтобы проявить себя. У него не было недостатка в известном уме, манеры его были приятны, внешность и костюм всегда несколько театральны, но красивое лицо и благородная фигура мешали ему выглядеть смешным. Император нисколько не доверял Мюрату, пользовался его услугами потому, что не боялся его; к тому же он не мог устоять, когда ему льстили. Известная легковерность может совмещаться в одном и том же характере с недоверием, и самые подозрительные из сильных мира сего являются, однако, доступными лести.
После аустерлицкой кампании император распределял награды между генералами. Он раздал некоторым из них очень значительные суммы денег в качестве вознаграждения за понесенные расходы. Генерала Кларка сделал членом ордена Почетного легиона за управление Веной, хотя до сих пор обращался с ним довольно холодно, не проявляя особенного доверия и обвиняя в тайной привязанности к Орлеанскому дому. Но Кларк сумел убедить его в своей рабской преданности.
