Но за эти десять лет я сильно к нему привязалась и даже начала испытывать какие-то чувства. Вряд ли это была любовь, скорее дружеское участие. В присутствии эйра мне было тепло и хорошо, но все же его редкие, осторожные поцелуи ничего не затрагивали в моей душе.
Вот так и вышло, что в свои двадцать четыре я все еще была не замужем, и впереди замаячила перспектива пополнить ряды старых дев. Родители тянули до последнего с моим обручением, а теперь вообще собирались совместить помолвку Шайель с нашей, чтобы сэкономить на тратах. Но после того как отец исчез, помолвки и свадьбы вновь отошли в необозримое будущее.
– Матушка, – я склонила голову, позволяя матери поцеловать себя в лоб, – я вас заждалась. Вы сегодня задержались.
– Зря ты не ходишь с нами в храм Двуликого. Сегодня там выступал удивительный санхейо, жрец высшей ступени, прибывший из главного храма в столице.
Я незаметно скривилась. После пропажи отца мать медленно, но верно впадала в зависимость от религии. Не то чтобы я была атеисткой, нет, но моя вера не нуждалась в храмах, жертвоприношениях и жрецах. Наоборот, я предпочитала молиться в одиночестве и за закрытыми дверями, не выставляя свои чувства и переживания напоказ.
– А что с хлебом? Опять забыли?
Мать молча обошла меня, предоставив разговаривать с Шайель. Младшая сестренка только вздохнула:
– Денег не хватило.
– Но ведь утром вы взяли достаточно. И на жертвенного голубя и на мирровое масло…
– Ну, да… только во время проповеди собирали пожертвования на восстановление столичного храма… вот мама и…
Я лишь головой покачала. Странный фанатизм матери начинал пугать меня все больше и больше.
Глава 2
Про тот злополучный тубус я вспомнила лишь за ужином. Кто бы знал, как не хотелось мне отдавать его матери! Непонятная тревога сжала мое сердце, когда я, наконец, решилась о нем рассказать
– Говоришь, даханны? – удивилась мать. – Дай-ка я посмотрю…
Я протянула ей серебристый футляр. Едва она его взяла, как багровая печать с имперским львом на оттиске поплыла, как свечной воск, и тубус раскрылся по всей длине на две половинки. Внутри лежал свиток, перевязанный тонкой золотой цепочкой филигранного плетения.
– Какая красота! – ахнула Шайель, протягивая руку.
– Стой! – я успела ее оттолкнуть. – Он сказал, что только родители или опекуны могут открыть!
– Ты слишком впечатлительна, – надулась сестренка, – в твоем возрасте нужно быть хладнокровнее.
Я молча поджала губы. Если бы не родители, я бы уже давно была замужем и жила в доме эйра Вайона. И мне не приходилось бы мириться с вздорным и капризным характером избалованной сестры.
– Не ссорьтесь, – мать устало откинулась на спинку кресла, в котором сидела. – Сейчас все узнаем.
Она вынула свиток и осторожно сняла с него изящное украшение. Оно было слишком маленьким, чтобы носить на груди и слишком большим, чтобы одевать на руку. К тому же цепочка оказалась замкнутой, без замочка, зато с крошечным кулончиком в виде прозрачной капли.
Отложив его в сторону, мать раскрыла свиток и вгляделась в витиеватую вязь. Вроде буквы были наши, но манера написания, придаточные хвостики, петли и вензеля делали текст практически нечитаемым. Мы с Шайель примостились на подлокотниках кресла, заглядывая ей через плечо.
– "Мы милостью Вседержителя император Тысячи Островов Архарон IV, объявляем девицу Шайель Димантис избранницей империи и повелеваем эйру Димантису и эйре Димантис пятого числа месяца эловеля сего года сопроводить свою дочь Шайель Димантис в главный порт Эрливейл. При себе девица Димантис обязана иметь знак, прилагающийся к данному посланию. Отказ или уклонение от выполнения расцениваются как бунт против императорской власти, и будут преследоваться в порядке, установленном Законом". Мать оторвала взгляд от свитка и медленно прошептала:
– А какое сегодня число?
– Первое эловеля.
Мы с сестрой растерянно переглянулись. Губы Шайель дрогнули, глаза повлажнели, и она тихо всхлипнула. Мать обняла ее, прижимая к своей груди, а я отвела взгляд. Мне вдруг остро захотелось оказаться на ее месте, чтобы это меня так обнимали, меня жалели. Мне даже на какой-то момент стало завидно, что это не мое имя стоит в том свитке.
– Когда-нибудь это должно было случиться, – пробормотала я. – Каждый год сто девушек… в нашем поселке уже шесть раз забирали…
– Что ты говоришь! – мать сверкнула глазами. – У тебя отец сгинул, сестру забирают как военный трофей, а ты хоть бы слезу выдавила! Бездушная!
– Если я устрою потоп, то вряд ли это поможет, – язвительно заметила я.
– За что Двуликий послал мне такое наказание! За какие грехи! В тебе же нет ни капли сочувствия или жалости, и ты упряма, как ослица! – будто плюнула она мне в лицо.
Я отшатнулась. Обидно слышать такие слова от собственной матери, но она права. Упрямство, точнее упорство, отличительная черта моего характера. А еще прямолинейность и острый язык.
– Жалость унижает санхейо! – бросила я в ответ фразу из кодекса нашей несуществующей армии. – Пожалеть можно калеку, посочувствовать вдове, а наша Шайель ни к тем, ни к другим не относится.
С этими словами я развернулась и взбежала по лестнице в свою комнату. Глаза застилали злые слезы.
Вот так всегда, стоит лишь Шайель упасть, удариться или поцарапать пальчик, как вокруг нее тут же начинает виться мать, ну прямо как волчица над своим детенышем. А я? Стоило мне в детстве заплакать, как я тут же слышала злой окрик: "Закрой рот и не реви! Считаю до трех: раз, два…"– и я замолкала, давя в себе боль и слезы, потому что знала, на счет "три" получу по губам.
Раньше я ломала голову: почему? А став постарше решила, что это из-за моей внешности. Шайель копия матери, а я… Даже не знаю, на кого я похожа.
Слишком высокая, выше некоторых эйров, волосы непонятного мышиного цвета, да еще и вьются мелким бесом, а лицо…
Захлопнув за спиной дверь своей спальни, я медленно приблизилась к зеркалу и взглянула правде в глаза: да нет, я не урод, но и особой красоты во мне тоже не найдешь. У всех женщин санхейо лицо – идеальный овал. Глаза большие, круглые, мягкий подбородок, маленький рот. У меня все не так: лицо сердечком, высокие скулы, кожа цвета светлой амбры, узкий подбородок, а глаза вытянуты к вискам. И еще, у санхейо не бывает таких ярких зеленых глаз. Либо карие, либо синие. И в их глазах светится мягкость и покорность, а в моих – мятеж. Трудно быть не такой как все.
Никто не знал, зачем даханнам наши девушки по той простой причине, что еще никто не вернулся оттуда и не рассказал. Но одно было известно точно: даханны и санхейо несовместимы. Нас с детства учили, что никакой связи между нами быть не может, причем учили сами даханны, взявшие в свои руки не только все государственные посты, но и образование. Вот и ширились домыслы, один другого страшней и таинственней. Поговаривали даже, что избранных приносят в жертву, используют в ритуалах, а то и вообще съедают живьем. Даханны в нашем понимании были чудовищами, олицетворенным злом, а бедные эйрины – жертвенными агнцами, идущими на заклание.
