Наверняка!
Ревность кольнула сердце металлической занозой, причем по ощущениям, эту занозу для начала сунули в кипяток.
— Не думаю, что я единственная, — хмыкнула я и разгладила салфетку, — готовая в таком признаваться.
— В аппетитах по поводу еды точно единственная, — ответил он. — За чудесный вечер, Шарлотта.
— За быстрое обучение, — заметила я и подняла бокал.
— Значит, тебе понравилось в театре?
— Очень, — заметила я. Какой-то демоненок толкнул меня в затылок, не иначе, потому что я тут же добавила: — Там столько хороших людей… и все они удивительно тепло ко мне отнеслись. Каждый норовил подать стул, если я уставала, или принести чай.
Глаза Эрика сверкнули, но я только подцепила вилкой кусочек мяса.
— Безумно приятно, когда мужчины признают твои способности и не стесняются об этом говорить.
— Приятно? — вот теперь его глаза потемнели, а может быть, это мне просто показалось.
— Безумно, — добавила я с улыбкой.
Которая, впрочем, тут же погасла, когда в его глазах отразилось пламя свечей. Раньше я думала, что такое только в книгах пишут, но нет, язычки пламени словно перетекли в радужку и обратно. Только на этот раз свечи словно впитали холод и темноту, даже потускнели слегка.
— Мне кажется, должность художника-декоратора может помешать обучению, Шарлотта.
— Что?!
— И как твой наставник я вынужден настоять, чтобы ты отказалась от места.
— Ты шутишь? — я отложила вилку и попыталась улыбнуться.
Не получилось.
— Вовсе нет.
— И каким же образом моя должность может помешать обучению?
— Ты поздно возвращаешься.
— Что?!
— Поздно возвращаешься, — Эрик положил руку на спинку моего стула. — В то время, когда по-хорошему тебе стоит отдыхать и читать теорию, практику по которой мы будем отрабатывать на следующее утро.
Внутри все сжалось.
— Я говорила тебе о том, что буду работать, когда подписывала договор.
— Знаю, — он смотрел на меня, и цвет его глаз сейчас напоминал штормовое море. — Но ты его подписала, а там ясно сказано, что ты обязана подчиняться мне во всем, что касается обучения.
— Это не касается обучения! — меня затрясло. — Эрик! Мы же договорились…
— Устная договоренность перед магическим договором не значит ровным счетом ничего.
От жестокости холодных слов на глаза чуть не навернулись слезы. Я не могла поверить в то, что мне придется расстаться с работой… с работой, которая так меня вдохновляла. Всевидящий, сегодня утром я ехала туда и тряслась от страха, но эти люди, все они, и мистер Стейдж, и его помощники, действительно оказались очень милыми. Любезными, внимательными, добрыми, а работа с ними каждую минуту была мне в удовольствие.
— Эрик, пожалуйста, — прошептала я. — Ты не можешь так со мной поступить…
— Могу. И поступлю, — в море отразились не то вспышки молний, не то огонь свечей.
Снова.
— Если ты еще хоть раз вздумаешь говорить со мной о других мужчинах.
Что?!
Я молча хлопала глазами, пытаясь переварить случившееся. То есть все, что он сейчас говорил… все, что заставил меня пережить: страх лишиться нового места, отчаяние, сомнения — это все потому, что я осмелилась с ним так говорить?
В груди что-то дрогнуло, я отшвырнула салфетку и выскочила из-за стола, чудом не опрокинув стул. Бросилась к двери, испытывая одно-единственное желание: оказаться как можно дальше от него.
Успела лишь коснуться дверной ручки, когда меня перехватили за талию и толкнули к стене. Зажатая между ним и шелком обивки, рванулась, но тщетно. Эрик перехватил мои запястья, завел руки над головой, вжимая всем телом в стену. Сейчас, когда все внутри разрывалось от обиды, эта близость не вызывала ничего, кроме желания освободиться. От него, от чувства, которое рождал внутри его голос:
— Не смей заставлять меня ревновать, Шарлотта.
Пальцы на запястьях сжались сильнее, а вторая ладонь скользнула по моей шее, заставив вздрогнуть. В том, как он вжимал меня в стену, было что-то дикое, бессовестно-острое и совершенно непохожее на случившееся между нами ночью. Неправильное, невыносимое, безумное. Притягательное и отталкивающее одновременно. Когда пальцы сжались на моей шее, перед глазами потемнело. Насколько может потемнеть в комнате, в которой и света-то толком нет.
Только бессильные язычки пламени, пытающиеся сорваться с восковой привязи.
Безуспешно.
Как я.
Он почти ничего не делал, только прижимал меня к себе, но дыхание участилось. Дыхание, которого не хватало, потому что его ладонь давила на мое горло.
По телу снова прошла дрожь, от которой мне стало страшно.
Пожалуй, страшнее, чем от того, что сейчас между нами творилось.
— Эрик, — прошептала еле слышно, насколько хватило сил. — Отпусти. Отпусти, ты меня пугаешь.
Он медленно разжал руку, так медленно, что я почти почувствовала, как моя грудь раскрывается навстречу возможности вдохнуть в полную силу. И так же медленно освободил запястья, в которые впивался тонкий узор настенной обивки.
Чувствуя, как бешено колотится сердце, обернулась.
Чтобы снова увидеть это странное золото в его глазах.
— Давай вернемся за стол, — он протянул мне руку.
Помедлив, вложила в нее ладонь и вздрогнула: слишком яркими были воспоминания о том, как она сжималась на моей шее. В этом собственническом, жестоком жесте не было ничего привлекательного, но я до сих пор ощущала давление пальцев на кожу. Плавно усиливающееся с каждой минутой, заставляющее меня слабеть и поддаваться этому наваждению. Усилием воли отогнала эти воспоминания, опускаясь на стул и чувствуя легкую дрожь в пальцах.
«Он любит причинять женщинам боль, Шарлотта».
— В Иньфае считается неуважением садиться далеко от гостя, — произнес Эрик, — и уж тем более разделять себя преградой стола.
Он говорил об этом так спокойно, словно между нами ничего не произошло.
— Исключение — когда гостей много. Ешь, Шарлотта. Жаркое может остыть.
И я ела, хотя кусок в горло не лез. Понимала, что нужно затолкать в себя хотя бы что-то, чтобы во время занятий желудок не начал урчать, а голова кружиться. Поэтому съела все, что он мне положил, вдобавок щедро запила это предложенным мне напитком, который на вкус чем-то напоминал приправленный травами компот. Необычно, но после него и впрямь почувствовала прилив сил. Никакой «пузырьковости» не последовало, напротив, разум прояснился, как если бы я только что проснулась.
Но в этом сне осталось то, что я отчаянно хотела забыть.
