— Эрик, я не уйду, пока тебя не увижу.
— Увези ее отсюда, — в сухой лед прорвалось раздражение. — Немедленно. Это приказ.
Обернулась на Тхай-Лао, готовая в любой момент вскочить, но иньфаец покачал головой. А после развернулся и вышел, оставив меня одну. За спиной щелкнула дверь, и я вернулась к созерцанию рассохшихся досок.
— Эрик, он ушел, — негромко произнесла я. — Тхай-Лао ушел, а я останусь здесь. Буду сидеть здесь всю ночь, за этим самым столом. Или под столом. Ты еще помнишь про агольдэра? Что, если он вернется за мной?
Я бормотала всякую чушь, только чтобы заставить его отвечать, поэтому легкий щелчок стал для меня полнейшей неожиданностью.
Фиолетовая дымка над вдетым в петлю кольцом вспыхнула и растаяла в воздухе.
Защитное заклинание? Точно такое же, как в библиотеке?
Вот сейчас мне стало по-настоящему страшно, тем не менее, я потянула крышку на себя и откинула в сторону. Снизу плеснуло холодом, уводящая в подпол лестница оказалась очень крутой.
Я глубоко вздохнула и шагнула на первую ступеньку. Перил здесь не было, поэтому приходилось внимательно смотреть под ноги. Удивительно, но снизу пробивался свет, неяркая золотая дымка, как если бы в подполе заперли небольшое солнце.
Правда, стоило мне ступить на пол: земляной, покрытый остатками трухи и пепла, как я замерла. Холод, который здесь царил, был мертвым. Я почувствовала, как меня затягивает в него, как выбрасывает силой проводника на грань, и краски вокруг померкли окончательно.
Эрик стоял в центре подвала, со всех сторон к нему тянулись щупальца тьмы.
Мощные, страшные, обращающие в пепел и тлен все, через что они проходили. Нетронутым здесь оставался, пожалуй, только он (окутанный облаком золотого сияния). А еще картины на стенах, картины, которых было бесчисленное множество, но на всех них была одна-единственная женщина.
Темноволосая, темноглазая, с яростным сильным взглядом.
Обнаженная и в разорванных одеждах, на коленях и в кандалах, в подземелье или запертая в магических ловушках, но несломленная.
Непокоренная.
Мне хотелось зажмуриться, как в детстве, чтобы не видеть впивающихся в ее тело веревок, ожогов укусов или следов плети на коже, вместо этого я продолжала стоять и смотреть. На лицо, переходящее с холста на холст. В глаза — страшные, сверкающие тьмой, или широко распахнутые, на губы, раскрывшиеся в беззвучном крике, приоткрытые словно в низком животном стоне или плотно сжатые, углами вниз. На изгиб тела, когда ее оплетали цепи, или когда она сломанной игрушкой лежала на простынях, на руки, с которых срывались щупальца тьмы. Такие же, как сейчас в настоящем тянулись к Эрику.
Смотрела, не отрываясь.
Потому что написано это было яростно, отчаянно, жутко.
Потому что не могла двинуться с места, словно вросла в пол.
В ту самую минуту, когда я об этом подумала, Эрик обернулся. Взгляд его, отмеченный золотом и тьмой, задержался на мне.
И сердце пропустило удар.
— Кто она? — вопрос против воли сорвался с моих губ.
Кажется, сейчас я была близка к тому, чтобы взлететь наверх по ступенькам. Подхватив юбки и не думая о том, что оставляю за спиной, потому что Тхай-Лао оказался прав: к такому я была не готова. Не готова видеть женщину, глядящую на меня отовсюду, из-за чего создавалось ощущение, что я схожу с ума. Не готова знать, что все это… все это — его рук дело?!
Натянутые нити тьмы чуть дрогнули, но Эрик остался неподвижен.
— Жена моего брата.
Что?!
— Я был безумно влюблен в нее, Шарлотта. Сходил по ней с ума.
Лучше бы я не спрашивала. Лучше бы не спрашивала, потому что этот разговор точно не должен был быть таким. А каким должен?
С каждой минутой у меня все сильнее кружилась голова, словно тьма и грань вытягивали из меня силы.
Или же силы вытягивали его слова.
Эрик был влюблен в жену своего брата?!
Или… влюблен до сих пор?
— Я совершал ужасные поступки, Шарлотта. Я чуть не убил ее и Анри. Готов был убить, только чтобы она принадлежала мне. Я отдал ее в руки отца, потому что не знал, что мне делать со своим чувством. В ту минуту я думал, что если ее не станет, мне станет легче, но… Тереза была единственной, кто в меня верил, единственной, кого мне удавалось любить — больной, извращенной любовью, поэтому когда она должна была умереть, я закрыл ее собой. Поэтому она спасла меня, вытащила из-за грани.
Он говорил, а я чувствовала, что его слова обтекают меня подобно тому, как его обтекало это дикое золотое сияние. Весь его облик сейчас изменился, в бледность вплеталась хищная потусторонняя суть, а судорожно сжатые пальцы казались когтями. Но страшнее всего был взгляд: чувство создавалось такое, что я смотрюсь в саму Смерть или в ее посланника, заточенного в человеческом теле. Холод, расползавшийся от него, инеем подчеркнул прядь, запавшие глаза сверкали.
— После смерти отца я уехал в Иньфай, чтобы справиться с той тьмой, что живет у меня внутри. С тем, что гораздо страшнее самой смерти, — он улыбнулся, но улыбка вышла кривой. — Я научился рисовать, чтобы сохранить в памяти ее лицо, потому что она была единственной, ради кого я держался. Я был безумцем, и это — отражение моего безумия. Безумия, с которым я справлялся шаг за шагом, с помощью самых разных тренировок и практик. Но одно оставалось неизменным: сильные чувства его возвращали. Так или иначе, поэтому я от них отказался. Отказался от любой возможности испытывать сильную боль, ненависть или сострадание. Ото всего, что могло подтолкнуть меня к тому…
Он развел руки в стороны:
— Что ты видишь. Я продержался двенадцать лет, — он смотрел на меня. — Двенадцать лет. До встречи с тобой.
Нити протянувшейся к нему тьмы задрожали, словно их растягивала невидимая рука, а потом шевельнулись.
— Уходи, Шарлотта, — голос его был тихим и ледяным, как сочащаяся сквозь него тьма. — Ты увидела меня. Сегодня ты увидела больше, чем кто бы то ни было. Поэтому просто уходи.
— Нет.
Не сразу поняла, что ответ, звучащий так решительно и твердо, принадлежит мне.
Глубоко вздохнула, вытесняя зарождающийся страх воспоминаниями о том, как Эрик закрыл меня собой. Сбрасывая наваждение глядящей со стен женщины «Девушкой», которую он собирался восстановить. Вместе с осознанием вернулась и уверенность, с которой я рвалась к нему. Его прошлое для меня не имеет значения, а в настоящем… в настоящем я останусь с ним, что бы ни случилось.
— Я сказал: уходи, — почти проскрипел он. Сейчас его голос вряд ли можно было сравнить с человеческим, он напоминал не то клекот раненой хищной птицы, не то шипение глубинной тьмы, решившей заговорить со мной через него. — Не заставляй меня вышвырнуть тебя отсюда.
