Он рефлекторно присел, чтобы поймать Фарнатия, когда человек упал ему на руки. Но, посмотрев вниз, Джастис понял, что его меч вонзился в живот Фарнатуса по самую рукоятку, он откинул назад голову и с воем послал свое отчаянье пульсирующему красному небу.
— Любые боги, которые слышат меня, знайте об этом, — сказал грек, напрягаясь, чтобы выговорить каждое слово, его лицо исказилось в яркой комбинации мучения и ликования. — Я делаю это по своей собственной воле, и моя жертва должна освободить лорда Джастиса из его заключения.
Джастис закричал и извлек меч из Фарнатия, поскольку человек потерял сознание.
— Нет! Не для меня! Я не заслуживаю твоей жертвы, — кричал он, слезы бежали по его лицу. — Ты не можешь этого сделать.
— Я это сделал, — сказал Фарнатий, его голос стал тише. — И теперь Вы должны жить, зная об этом. Зная, что Вы достойны, и боги специально выбрали вас.
На этом лицо грека затопила радость, и он протянул руки, как будто увидел невидимого вестника.
— Александр, мой господин, Вы пришли за мной, — прокричал он.
С последним дрожащим вздохом, Фарнатий закрыл глаза и умер.
Громкий быстро усиливающийся шум ворвался в Пустоту как ударная волна, и Джастис увидел, что искаженная поверхность на лестничной площадке стала прозрачной.
Первосвященник Аларик протиснулся в проем и протянул руку.
— Его жертва открыла вход, но пройти может только одно живое существо. Я не могу спуститься к тебе, Джастис. Ты должен сам прийти к нам.
— Я не брошу его, — проскрежетал Джастис. — Я не заслужил его жертву и не брошу его.
— Ты можешь принести его тело, — сказал Аларик. — Он теперь уже не живой и поэтому не подвергается ограничению Пустоты. Но ты должен пройти сейчас, пока ворота не закрылись.
Джастис посмотрел на свой меч и уголком сознания заметил, что он больше не сиял. Фактически, лезвие стало черным.
— Черное под стать моей душе, которая была недостойна его жертвы, — горько сказал он. Но по привычке, пронесенной через века, он, тем не менее, вытер лезвие о свой рукав и вложил в ножны за спиной, вместо того, чтобы выбросить его на бесплодной земле Пустоты.
— Теперь ты должен поторопиться, — убеждал Аларик. — Мы не знаем, как долго ворота будут оставаться открытыми.
Больше ничего не осталось. Если он останется в Пустоте, то жертва Фарнатия окажется бессмысленной. Он не мог — не сможет — это сделать. Он взял мертвого на руки и встал. Потом, одним прыжком, он прошел сквозь врата Пустоты и вошел в Атлантиду.
Когда он пересек воздух своей родины, хрупкий мир между двумя его натурами разбился. Нереидская часть его души выкрикивала вызов, а его Атлантийская часть позорно склонила голову, потому что мертвый человек принес себя в жертву такому недостойному существу, как он. Его голова пульсировала от неистовой яростной битвы между двумя разделенными половинками его души.
Но какое значение имела боль после долгого времени боли и ничего другого?
Он взвалил свое жалкое бремя на руки Аларика.
— Я бы попросил тебя почтить этого человека древними похоронными ритуалами. Он был греческим пехотинцем в армии Александра и пережил две тысячи лет в Пустоте.
Аларик склонил голову.
— Так и будет сделано, как честь и свидетельство его выживания и его жертвы.
Джастис откинул голову назад и резко рассмеялся, в его смехе не было юмора.
— Не было нужды в его ошибочном поступке, хотя самоотверженность сама по себе достойна почета. Но ему не следовало делать это ради меня. Никогда ради меня.
Позади него Вэн и Конлан подошли поближе. Как один, они обхватили его руками в яростном объятии. В этот момент они, наконец, были больше, чем товарищи или братья по оружию. Они были братьями — семьей. На один миг Джастис позволил себе испытать то, что знали другие. Тепло принадлежности. Но потом он оттолкнул их.
— Даже не вздумайте включить меня в свой королевский род из-за простого случайного рождения, — он глумился. — Мы братья только номинально, и никак иначе я этого не приму. Теперь мне ничего не надо, только освободить себя от бремени нежеланной жертвы этого человека.
Мягкий шум привлек его внимание, звук отрицания, высказанный без слов. Это была она. Это была Кили. Боль почти смыла знание о ее присутствии. Он посмотрел прямо в ее глаза, зеленее изумрудов и глубже океанских потоков, окружающих их. Одной рукой она сжимала свое горло, и теплая шелковистая кожа ее горла очаровала его. Он хотел держать ее, зарыться лицом в изгиб ее шеи и никогда ее не отпускать.
Когда она заговорила, тонкая интонация ее голоса ухватилась за что-то глубоко в его душе. В обеих его душах.
— Не делай этого, — сказала она хриплым голосом, который пел жар и огонь вдоль его позвоночника. — Не умаляй его дар тебе. Во всей истории нет более великой чести, чем самопожертвование, и этот несчастный человек отдал за тебя жизнь.
Он застыл, обе половинки его души попали в ловушку горя, звучащего в ее голосе. Все фибры его существа тосковали по ней, отчаянно желая узнать ее. Отчаянно желая держать ее. Отчаянно желая иметь ее.
Он никогда, никогда не будет достоин ее. Но это перестало его заботить.
— Вы хотите, чтобы я чтил его? Ваше желание закон для меня, леди, — прорычал он, теряя контроль, способный только сосредоточиться на ней. — Я чту его жертву и вашу.
С этими словами и ничем больше, вне какой-то неясной силы Нереид, которой он никогда не обладал, он прыгнул к Кили, схватил ее и пожелал, чтобы они оба находились где-нибудь в другом месте. Только они двое. Пожелал, чтобы они оказались в убежище, которое он не посещал уже больше двух столетий.
Когда сине-зеленый туман окружил его, возникнув из ниоткуда, последнее, что он увидел, были шокированные лица Аларика и его братьев.
Глава 14
Атлантида, пещера под Храмом Нереид
Сознание Кили разбивалось и возрождалось по-новому, снова и снова, ярко раскрашенные частицы значимого кружились вокруг нее подобно песчаной бури, созданной безумным художником. Это продолжалось несколько секунд — каким-то образом она это знала — хотя ее ощущение времени и пространства было слегка не в порядке. Она существовала и не существовала одновременно в нескольких различных реальностях, но в каждой из них, она была в стальных объятиях, прижатая к каменно-твердой груди.
Если сталь и камень были жаркими, как печь, и пахли кровью и грязью.
Внезапно вихрь исчез, и она оказалась на ногах на каменном полу. Только сила и чувство равновесия Джастиса не дали ей упасть. Она ждала, крепко закрыв глаза, быстро, неглубоко дыша, пока не смогла говорить и двигаться, не боясь потерять содержимое взбунтовавшегося желудка.
Руки вокруг нее сжались, притягивая ее ближе к нему, и страх поборол тошноту. Она открыла глаза и толкнула его в грудь со всей силой, которую смогла собрать. Она могла и не стараться, судя по тому эффекту, который ее толчок имел на него. Это напоминало толкание булыжников в завале: то же ощущение неподъемной тяжести.
