Я молчу. Вместо того, чтобы дать ответы на интересующие их вопросы, вновь берусь за карандаш, и на недавно еще чистом листе перед собой, снова, в который раз, рисую по памяти горящие упреком изумрудно-зелёные глаза, от которых новой волной бегут мурашки по спине. Рисую только их. За прошедшие три часа я нарисовала десятки различных вариантов эмоций в знакомом взгляде: упрек, гнев, гордость, недовольство, раздражение, безразличие, волнение, желание…
– Вижу, – монотонно продолжает мужчина, – что вы пока еще не готовы к откровенному разговору. Но и я никуда не тороплюсь. Поверьте, Кира, я найду способ, как из вас вытащить нужную мне информацию и все расставить по полочкам. Сейчас дождемся оперативной группы, напишем на вас заявление, пусть они вас забирают и выбивают так необходимое нам признание.
Вздрогнула, но не от услышанного… от того, что затылком, почувствовала на себе взгляд изумрудно-зелёных глаз.
Зажмурилась, наслаждаясь до боли знакомыми, зудящими покалываниями, но не повернула головы к вошедшему, продолжая смотреть только перед собой. Я уже знаю, кто там, за моей спиной…
Барс.
Предполагаю, как он стоит в дверном проеме, облокотившись на косяк плечом и скрестив руки на груди. Безупречный костюм, черные брюки, идеально сидящие на бедрах, того же цвета рубашка. Поразительно, впечатляюще сексуальный: лишь хмуро сдвинутые брови и в раздражении поджатые губы слегка портят идеальную картинку, представленную мной.
– Прошу всех выйти, – его голос был полон ледяного спокойствия…
Мужчины, тихо перешептываясь между собой, спешно покидают кабинет, оставляя нас одних. Барс проходит вглубь комнаты и останавливается рядом со мной, но даже после тихого щелчка закрываемой двери, я боюсь поднять на него глаза.
– Ты задолжала мне обещанный разговор, – чеканит Барс с убийственным сарказмом. – Он был актуален вчера вечером и даже сегодня утром… Но не теперь. Шел сюда именно за ним, но придя, понимаю, что время откровенных признаний уже упущено. Я здесь только для того, чтобы рассмотреть лично, увидеть и оценить всю привлекательность циничной лжи в твоих глазах.
Я судорожно сглатываю, пытаясь протолкнуть в глотку комок убийственной правды, лишь на мгновение прикрываю глаза, словно от заслуженной пощечины, и смотрю в пол. Добровольно соглашаюсь на заслуженную мной словестную порку, оставаясь на месте.
«Он имеет полное право тебя ненавидеть…» – твержу себе…
– Ты даже представить себе не можешь, сколько всего я смог бы тебе простить, признайся ты мне обо всем сама… – холодно и безэмоционально говорит он. – И вот я стою рядом с тобой, смотрю на тебя и только сейчас понимаю, что ты моего прощения не заслужила.
Слушаю его и чувствую, как ледяная корка призрачно затягивает собой оставшуюся пустоту в моей израненной самобичеванием душе… Вместо оправданий и объяснений я молча сижу, тлея от пылающего чувства вины.
– Молчишь, – язвительно продолжает он, делая многозначительную паузу, – Знаешь, а мне действительно, любопытно, – он заговорчески склоняется, словно пытаясь выведать у меня секретную информацию, – сколько бы ты еще продолжала вот так шпионить? Месяц? Два? Год? Трахаться со мной тебя тоже заставили? Это часть твоего задания?
Щеки щиплет от откровенно-оскорбительного жара… И я дрожу, задыхаясь от уничтожающей меня боли, но нахожу в себе силы и поднимаю на него глаза.
– Пусть ты считаешь меня лживой тварью, в этом ты прав, – мой голос дрожит. – Но, если разрешишь, то добавлю: я во много раз хуже, чем ты думаешь обо мне! Именно поэтому меня не задевают слова твоей правды, той, что ты озвучил сейчас, и даже той, что ты приготовил на потом, потому что я уже много раз высказала их сама себе! – Щеки обжигают дорожки, до отвращения горьких, полынных слез. – Я уже сама себя съела… Помощники не нужны…
Последнее я шепчу одними губами, так тихо, что он вряд ли слышит мое признание…
Молча смотрит, никак не реагируя на мои слова. Только глаза, больнее огня, обжигают ледяным безразличием.
Делая глубокий вдох, пытаюсь взять себя в руки и поспешно вытираю ладонью дорожки слез, но лишь размазываю их, потому, что унять пряно-соленый поток невозможно. Я не знаю, что и как сказать, чтобы исправить все случившееся.
«Да и вообще, можно ли исправить то, что я сделала?»
Мы молчим, пытливо разглядывая друг друга, стараясь прочитать эмоции, бьющие через край…
Он безжизненно кивает, словно я даже слов не заслуживаю, и грациозно разворачиваясь уходит, делая решительный шаг к выходу.
«Черт! Как же больно…»
– Дмитрий Евгеньевич, – слышу голоса в коридоре, – оперативная группа приехала. Она все равно нам ничего не скажет. Пишем заявление и пусть ее забирают. Это теперь их работа.
– Девушку отпустить, – рыкнул Барс. – А вот вы, Павел Дмитриевич, зайдите ко мне. У меня к вам накопилось масса вопросов, касаемо ваших собственных недоработок.
– Не понял, – в голосе начальника службы безопасности звенели нотки искреннего удивления. – Как отпустить? Куда? Совсем?
– Совсем. Свободна!
***
И вот это, брошенное им вскользь, «свободна» – съело меня изнутри. Все это время я так стремилась к свободе, а получив её, теперь не знала, что с ней делать.
Прошел всего месяц, но он забрал у меня год жизни.
Меня, действительно, отпустила корпорация «Bars» без каких-либо условий, уголовного преследования и штрафов. Но вот HNA Group, на которую я работала, за неисполнение возложенных на меня обязательств и в одностороннем порядке расторгнутому мной контракту, наложила на меня такую денежную неустойку, что квартиру, которая была частью нашего совместного имущества с бывшим мужем пришлось продать. А еще родительскую «трешку» в центре, разменяв ее на небольшую студию в Подмосковье. Залезть в огромные долги, взвалив на себя кредитные обязательства, которые теперь я тяну с трудом, устроившись на работу в небольшую компанию «Verta», занимающуюся исключительно ландшафтным дизайном.
Днем работала, а ночью подыхала от переизбытка астенических эмоций, которые заполнили меня всю и, день за днем, медленно, будто кислотой, сжигали меня изнутри, оставляя после себя страшные шрамы. Невидимые глазу памятные рубцы, которыми теперь было сплошь покрыто мое сердце. Я заслужила и приняла каждый из них.
Конечно, засыпая, я мечтала, что наша история будет волшебной сказкой и Дима, спустя время, найдет меня. Ведь я не пряталась. Но дни складывались в недели, а он не приходил.
Не простил.
Пусть так. Это его выбор.
Осталось самое страшное – простить себя. Но у меня никак не получалось. Работала на износ, как сомнамбула, а когда приходила в холодную пустую комнату, которую снимала в коммуналке, то забиралась с ногами на скрипучий диван, сворачивалась калачиком и закрывала глаза. Не спала. Просто лежала. Не хотелось ни вставать, ни выглядывать в окно, ни выходить на улицу…
