А она стояла и наблюдала за Алексиосом, не пропустив ни секунды из этих боев и не в состоянии оторвать от него глаз, хотя у нее, конечно же, было много дел, которые необходимо было выполнить. Его обнаженный торс мерцал в красновато-оранжевом свете заходящего солнца, загорелая кожа была туго натянута на его мускулистой груди, прессе и руках. Даже его спина была произведением искусства со столь четко очерченными мускулами, что она поймала себя на мысли, смог ли бы ее язык проследить все интригующие изгибы и углубления ее поверхности. Хотя, никогда она не видела такого количества шрамов у мужчины. Не только на лице, хотя левая сторона была жутко изранена. Но и множество порезов, полукруглых и рваных шрамов на плечах, груди, животе и спине, которые показали ей, через что он прошел.
Высоко на бицепсе левой руки у него была старая татуировка — круг на треугольнике и их обоих пронзало что-то вроде стрелы. Она бросила взгляд на свою татуировку, которую ей сделали фэйри. Нет, у Алексиоса была не стрела. Трезубец возможно? Вроде, похоже.
Аларик, Атлантийский жрец, был целителем. Определенно, все эти годы он исцелял Алексиоса. Скорее всего, много раз. И она лично видела, что происходило, когда Аларик решал кого-нибудь исцелить. Только подумать, что он сделал для Мишель, когда тот вампир разорвал ей горло. На шее Мишель не осталось ни следа, доказывающего, что она чуть не умерла; а послушать ее, так Аларик был чем-то средним между Дэвидом Бэкхемом и Ганди.
Откровенно говоря, этот жрец пугал Грейс до смерти. Было в нем что-то такое, что-то настолько темное и глубокое, что она не думала, что какой-либо свет когда-нибудь сможет проникнуть так глубоко, чтобы коснуться его.
Хотя не в этом дело. Дело было в том, что если Алексиос выглядел так, даже после неизвестно скольких исцелений, в каких невообразимых битвах он принимал участие за всю свою жизнь? Она даже представить себе не могла, какую храбрость и выносливость надо иметь, чтобы снова идти в бой, год за годом, десятилетие за десятилетием, столетие за столетием, и так сильно страдать.
Нет, она не могла себе этого представить. Не хотела. Потому что это была проблема, не так ли? Последние три дня она таскалась за Алексиосом, как фанатеющая от звезды тупая красотка, а не жесткий и умный предводитель мятежников, кем она должна была быть.
Возможно, если бы она просто переспала с ним, она смогла бы выбросить его из головы. Во всяком случае, то, что она планировала сделать, должно помочь. Или она станет настолько одержима сексом, что больше не вылезет из его кровати.
С отвращением к самой себе, она потрясла головой, чтобы очистить ее от этих мыслей и всех фантазий с участием Алексиоса и карамельного сиропа. Она развернулась, направляясь в свой офис, и уткнулась в грудь, которую только что вожделела.
— Проклятие! Я хочу, чтобы ты прекратил подкрадываться ко мне, — огрызнулась она, понимая, что была несправедлива, но ей было все равно.
Смех загрохотал у него в груди, и она поймала себя на том, что наклоняется вперед и ее губы находятся в дюйме от прикосновения к этой прекрасной, блестящей коже. Она в ужасе отшатнулась назад и возможно упала бы, если бы он не схватил ее за руки.
— Я только шел, чтобы отчитаться, командир, — сардонически сказал он. Он даже не запыхался. И это ужасно раздражало.
Она прищурила глаза.
— Ты дразнишь меня. Мне это не нравится. Ты знаешь, что не должен отчитываться передо мной. Мы союзники. Кроме того, — спросила она, непонятно из-за чего расстроенная, — почему ты всегда заставляешь меня чувствовать себя так, будто мне в зад шило воткнули? Я ни с кем так себя не чувствую, кроме тебя.
Она как завороженная наблюдала за тем, как темнеют его красивые синие глаза, став почти черными, но затем она вдруг внезапно осознала, что выдала этим замечанием слишком многое.
— Гм, забудь, это не имеет значения. Я не хотела… это не важно. У меня много бумажной работы. Спокойной ночи.
Она попыталась отойти от него, но его хватка на ее руках усилилась.
— О, нет, — сказал он грубым голосом. — Ты хотела, чтобы я устроил тренировочные бои с бойцами. Я так и сделал. У тебя здесь есть немного хороших мужчин и женщин, которые хорошо справятся с тренировкой, и немного таких, которые должны заняться другой работой. Завтра мы можем встретиться с Сэмом, и я скажу тебе, кто есть кто. А сейчас, важны только ты и я.
— Не думаю, что нуждаюсь в том, чтобы ты говорил мне… — Но ее негодование исчезло, когда она поняла, что реагирует на его властный тон и мысли — ну ладно, фантазии — о нем, которые у нее только что были. Истина заключалась в том, что он мог вынести суждение о подобных вещах намного быстрее нее. — Ладно. Ты прав. А теперь можешь отпустить меня и … подожди. Что?
Ее мозг, наконец, догнал ее уши.
— Что ты имеешь в виду, ты и я?
Он медленно провел руками вниз по ее рукам до локтей, а потом отпустил ее. Но вместо того, чтобы отойти назад, он шагнул вперед, пока абсолютно не вторгся в ее личное пространство.
А она ни в коем случае не стала бы отступать назад. Она подняла подбородок.
— Я спросила, почему ты вдруг заговорил о себе и обо мне?
Он наклонился так близко к ней, что его золотые волосы задели ее грудь. Никогда еще не была она так рада своему плотному кожаному пиджаку, который защитил ее груди от прикосновения его волос. Так она себе говорила.
Поднявшись, Алексиос вручил ей деревянный тренировочный меч.
— Ты умеешь с ним обращаться или предпочла бы кинжалы?
Грейс не стала утруждаться и злиться на вопрос. Она сражалась рядом с Алексиосом и видела в течение нескольких дней, что он не выносил несправедливых оценок по половой принадлежности. Он ничего не предполагал, просто наблюдал и тщательно изучал, пока не приходил к выводу о способностях стажеров. Большинство женщин, у которых были недостаточно сильные руки в отличие от мужчин, чтобы удержать меч, не могли справиться с тяжелыми деревянными мечами, которые они использовали для тренировки.
Грейс не относилась к большинству женщин.
— Я прекрасно умею с ним обращаться. Но ты боролся со стажерами в течение почти трех часов. Было бы немного нечестно с моей стороны воспользоваться твоим ослабленным состоянием, — сказала она сладким голосом.
Выражение его лица изменилось, потемнело и стало почти примитивным. Он снова шагнул вперед, оттесняя ее к внутренней стене двора, пока между ними не осталось ничего кроме дыхания. Когда он заговорил, его голос походил скорее на рычание.
— Не думаю, что ты понимаешь, Грейс, а я устал бороться с этим. Я хочу, чтобы ты воспользовалась мной. Я хочу воспользоваться тобой. Я хочу исполосовать всю твою одежду кончиком моего кинжала, пока ты не останешься обнаженная подо мной. Я хочу прикоснуться к тебе своими руками, ртом, и я хочу доставлять тебе удовольствие до тех пор, пока ты не станешь умолять меня взять тебя.
