Ревность ударила в голову, будто камень из пращи, и Василий, сузив глаза, запальчиво выкрикнул:
– А мне плевать! Я знаю одно: надо как можно скорее попасть во дворец Такура!
Глаза Нараяна вспыхнули еще ярче и погасли, однако Василий почти физически ощутил то усилие воли, которое потратил Нараян, чтобы сдержать, скрыть свое волнение, и голос его был совершенно спокоен, как всегда:
– Ты прав. Но живым попасть туда ты никак не сможешь. Только мертвым. Значит… Значит, ты должен умереть.
Он помедлил, как бы давая Василию время осознать свои слова, и, прежде чем тот яростно взметнулся с земли, успел добавить:
– Или магараджа должен быть уверен, что ты умер.
– О господин!..
– Тамилла? Вот уж не думал, что увижу тебя снова! Тот, кто допустил тебя сюда, поплатится за это, клянусь третьим глазом Кали, которым она провидит будущее!
– Господин, мне сказали… мне сказали, но я не поверила, будто ты приказал убить меня?!
– Здесь нет воли моей и твоей, Тамилла, я это повторял тебе бессчетное число раз. Только воля богини, воля черной Кали!
– Я верно служила ей! Я была одной из лучших жриц Баваны! Я не верю, что она недовольна мною!
– Я, верховный жрец черной Кали, повторяю: воля богини непреклонна.
– Но что я сделала? Вернее, чего я не сделала?! Чандра похищена…
– Если бы не помощь предателя, тебе этого никогда бы не сделать.
– Но я все-таки завлекла Арусу в западню!
– Сначала он разоблачил тебя. Какое отвратительное зрелище являла ты, когда он совал тебя головою в бассейн и скреб тряпкой, словно пытался смыть не краску, а твою лживую личину!
– Я лгала ради тебя! Ты не смеешь упрекать!..
– Не ради меня, Тамилла. Ради богини. Но ты не смогла исполнить ее волю. Русский не изменил своему предначертанию, как ни выпячивала ты свои накрашенные груди, как ни крутила бедрами, как ни волновался твой округлый зад. Ты оказалась бессильна перед ним, Тамилла.
– Нет, я завлекла его в залу жертвоприношений. Я почти лишила его сил властью своего взора…
– Вот именно – почти. Он бежал!
– Бежал! Но не только от меня! От твоих лучников, и копейщиков, и сабельников, и метателей чакры! От тебя, о мой господин! Почему же ты сам не сделал попытки догнать его? Почему не отправил за ним погоню? Почему не рыщут по джунглям твои воины-псы, отыскивая его кровавый след?
– Ты, кажется, упрекаешь меня, Тамилла? Напрасно, напрасно… Русский в моих руках.
– Где же он?
– А подойди к окну. Что ты видишь, скажи мне, Тамилла?
– Я… я вижу слуг, которые складывают высокий костер. Погребальный костер! Для кого он?
– А ты подумай. У тебя еще есть время поду-мать, прежде чем тот, кто стоит за твоей спиной, захлестнет на твоей шее священный румаль…
– Умоляю, господин! Не убивай меня. Еще только один раз, самый, самый последний…
– Поднимись, Тамилла. Не мои ноги должна ты целовать, а прах перед стопами богини. Ты просишь дать тебе еще время побыть в этой прекрасной, распутной и никчемной оболочке, не разлучать тебя с этим телом?.. Посмотри еще раз в окно. Так поняла ли ты, чей прах будет очень скоро поглощен пламенем?
– Да, господин. Твой враг мертв.
– Он мертв, хотя ты так и не смогла заставить его изменить предначертанию. Однако я даю тебе не только возможность пожить еще немного. Ты сможешь отомстить ему – пусть мертвому, но отомстить!
– Что я должна сделать, о господин, о владыка жизни моей?
– Ты должна сделать так, чтобы Чандра вошла в огонь сама. О, конечно, я мог бы приказать стражникам ввергнуть ее в пламень! Я мог бы одурманить ее так, что она не ведала бы, куда идет и что делает. Но она должна сделать это по доброй воле. Дважды избегала она смерти, уготованной ей, – пусть же в третий раз примет смерть как освобождение!
– Да, о господин мой. Я сделаю все так, как ты велишь!
– Не я. Не я, Тамилла. Это велит черная Кали…
Вероломство
О, это должен быть великолепный костер, ибо его пламень отогреет ледяное сердце Кали! Самые лучшие, самые сухие кедровые и самшитовые поленья были уложены в яму, устланную драгоценными, легкими, как облака, шелками, и самое лучшее, самое благоуханное масло, шафрановое, розовое и лавандовое, принесено будет в жертву великому Агни – тому, кто открывает путь на небеса. Гремела пронзительная музыка, жрец щедро разбрызгивал душистые масла на дрова, на роскошные одеяния трупа, на его неподвижное, восковое лицо…
Масляная струйка скользнула по лбу и тонкой пленочкой затянула левый глаз. Теперь все вокруг сделалось изломанным, двоящимся, причудливым и призрачным, хотя и до этого Василия то и дело пронзало, будто стрелой, ощущение полнейшей нереальности происходящего.
Брахман продолжал щедро кропить маслом его одежду, и носилки, на которых он лежал, и высоченный постамент из дров, на который были воздвигнуты эти носилки.
Разумеется, все это неправда, билась в нем мысль. Все это происходит не с ним. Хотя бы потому, что и жрец, и все эти воины, в несколько рядов окаменевшие вокруг погребального возвышения, и те, кто сейчас явится сюда, чтобы вполне насладиться зрелищем, даже птицы небесные, реющие в невообразимой синей вышине, – все они думают, все уверены, что в белую траурную кисею облачен мертвец. А ведь он жив.
Он жив, и порою на него накатывала такая сила, такая ярая мощь воспламеняла сердце, что Василий потусторонне удивлялся, как это никто не замечает неистового трепета жизни в его охладевшем, застывшем, равнодушном теле.
Да, искусство Нараяна не знало границ!
– …Тебе нечего страшиться, – убеждал он Василия. – Вспомни трех факиров, которых видели мы перед обиталищем Кангалиммы. Они находились во власти саммади. Это не просто религиозный транс: это состояние кажущейся смерти, в котором истинные хатхи-йоги могут находиться сорок дней и ночей. Я смогу погрузить тебя в это состояние только силой вазитвы. Силой зачаровывающего взгляда!
Василий понимал, что Нараян предлагает маневр, ошеломляющий по дерзости и сулящий блистательную победу, которая должна отбить у магараджи стремление преследовать Чандру. Ведь она взойдет на погребальный костер Арусы, и пламень этого костра будет бушевать так ярко, что испепелит и плоть, и кости ненавистных магарадже иноземцев, осмелившихся противиться воле Баваны-Кали.
– Костер вспыхнет еще до того, как брахман успеет поднести к нему факел, – говорил Нараян. – Однако это будет лишь двойник бессмертного Агни – призрак огня, зримый всем, но безопасный для тех, кто окажется в его объятиях. Стена такого огня закроет тебя и Чандру от глаз магараджи и его свиты. Я выведу вас с места погребения, и после этого явится Агни истинный, божественный и всепоглощающий – тот, кто не оставляет сомнений в своей природе, ибо уничтожает все следы.
