Вернемся еще раз к скрытым мыслям сновидения! Самым сильным их элементом является вытесненное влечение, которое, опираясь на случайные раздражители и переносясь на остатки дневных впечатлений, нашло в них свое выражение, пусть смягченное и завуалированное. Как и любое влечение, оно стремится к удовлетворению при помощи действия, но путь в двигательную сферу закрыт для него физиологическими механизмами состояния сна; оно вынуждено пробиваться в обратном направлении к восприятию и довольствоваться галлюцинаторным удовлетворением. Таким образом, скрытые мысли сновидения переводятся в совокупность чувственных образов и зрительных сцен. На этом пути с ними происходит то, что кажется нам столь новым и странным. Все те языковые средства, которыми выражаются более тонкие мыслительные отношения — союзы, предлоги, склонения и спряжения, — отпадают, поскольку для них нет изобразительных средств, как и в примитивном языке без грамматики, здесь представлен лишь сырой материал мышления, а абстрактное сводится к лежащему в его основе конкретному. То, что в результате этого остается, легко может показаться бессвязным. Оно соответствует как архаической регрессии в душевном аппарате, так и требованиям цензуры, когда для изображения определенных объектов и процессов в большой мере используются символы, ставшие чуждыми сознательному мышлению. Но еще дальше заходят другие изменения, претерпеваемые элементами мыслей сновидения. Те из них, которые могут найти хоть какую нибудь точку соприкосновения, сгущаются в новые единицы. При переводе мыслей в образы отдается несомненное предпочтение тем из них, которые поддаются такому соединению, сгущению; действует как бы какая то сила, подвергающая материал спрессованию, сжатию. Затем вследствие сгущения какой то элемент в явном сновидении может соответствовать множеству элементов в скрытых мыслях сновидения, но и наоборот, какой нибудь элемент мыслей сновидения может быть представлен несколькими образами в сновидении.
Еще примечательнее другой процесс смещения или перенесения акцента, который в сознательном мышлении расценивается только как ошибка мышления или как средство остроумия. Дело в том, что отдельные представления мыслей сновидения не равноценны, они несут на себе различные по величине аффективные нагрузки и в соответствии с этим оцениваются как более или менее важные, достойные внимания. Во время работы сновидения эти представления отделяются от господствующих над ними аффектов; аффекты развиваются сами по себе, они могут сместиться на что то другое, сохраниться в том же виде, претерпеть изменения, вообще не появиться в сновидении. Важность освобожденных от аффекта представлений в сновидении выражается чувственной силой образов сновидения, но мы замечаем, что этот акцент переместился со значительных элементов на индифферентные, так что в сновидении в качестве главного на переднем плане оказывается то, что в мыслях сновидение играет лишь побочную роль, и, наоборот, самое существенное из мыслей сновидения находит в сновидении только поверхностное, неясное отражение. Никакой другой фактор работы сновидения не способствует столь сильно тому, чтобы сделать сновидение для видевшего сон чуждым и непонятным. Смещение является главным средством искажения сновидения, которому подвергаются мысли сновидения под влиянием цензуры.
После этих воздействий на мысли сновидения оно почти готово. После того как сновидение всплывает перед сознанием как объект восприятия, следует еще один весьма непостоянный момент, так называемая вторичная обработка. Тогда мы подходим к нему так, как мы вообще привыкли подходить к содержаниям нашего восприятия, — пытаемся заполнить пробелы, установить связи, делая при этом довольно часто грубые ошибки. Но эта вроде бы рационализирующая деятельность, придающая сновидению в лучшем случае приглаженный вид, пусть и не соответствующий действительному его содержанию, может и отсутствовать или же проявиться в очень скромных размерах, давая сновидению открыто обнаружить все свои разрывы и трещины. С другой стороны, не следует забывать также, что и работа сновидения происходит не всегда одинаково энергично: довольно часто она ограничивается лишь определенными фрагментами мыслей сновидения, остальные же проявляются в сновидении в неизмененном виде. Тогда складывается впечатление, будто в сновидении кто то проводит тончайшие и сложнейшие интеллектуальные операции, размышляет, шутит, принимает решения, решает проблемы, в то время как все это является результатом нашей нормальной умственной деятельности, которая могла происходить как днем накануне сновидения, так и ночью и которая не имеет с работой сновидения ничего общего и не обнаруживает ничего характерного для сновидения. Нелишне также еще раз выделить противоречие, содержащееся в самих мыслях сновидения, между бессознательным влечением и остатками дневных впечатлений. В то время как последние представляют все многообразие наших душевных движений, первое, становясь собственно движущей силой образования сновидения, обычно завершается исполнением желания.
Все это я мог бы сказать вам еще пятнадцать лет тому назад, и думаю, что это я действительно говорил. А теперь давайте подытожим, какие же изменения и новые взгляды появились за этот промежуток времени.
Как я уже вам говорил, я опасался, как бы вы не сочли, что этого слишком мало, и что вам будет непонятно, почему я заставил вас выслушать одно и то же дважды, а себя снова говорить об этом. Но ведь прошло пятнадцать лет, и я надеюсь, что таким способом мне легче всего будет восстановить с вами контакт. К тому же эти такие элементарные вещи имеют столь решающее значение для понимания психоанализа, что их неплохо послушать и во второй раз, а то, что они и пятнадцать лет спустя остались совершенно теми же, само по себе достойно внимания.
В литературе этого времени вы, естественно, найдете множество подтверждений и детальных изложений, из которых я хочу привести вам лишь некоторые. При этом я смогу также упомянуть кое что, что уже было известно ранее. В основном это касается символики сновидений и прочих изобразительных средств сновидения. Вот послушайте: совсем недавно медики одного американского университета отказали психоанализу в научности, обосновывая это тем, что он де не располагает экспериментальными доказательствами. Подобный упрек они могли бы сделать и в адрес астрономии, ведь экспериментировать с небесными телами особенно затруднительно. Здесь все основано на наблюдении. И все же именно венские исследователи положили начало экспериментальному обоснованию символики наших сновидений. Некто д р Шреттер еще в 1912 г. обнаружил, что если лицам, находящимся под глубоким гипнозом, дается задание увидеть во сне сексуальные процессы, то в спровоцированном таким образом сновидении сексуальный материал замещается известными нам символами.
Пример: одной женщине было дано задание увидеть во сне половые сношения с подругой. В ее сновидении подруга явилась с дорожной сумкой, на которой была приклеена записка: «Только для дам». Еще большее впечатление производят исследования Бетльгейма и Гартмана (1924), которые наблюдали за больными с так называемым синдромом Корсакова. Они рассказывали им истории грубо сексуального содержания и наблюдали за теми искажениями, которые возникали в ответ на просьбу воспроизвести рассказанное. При этом опять таки появлялись знакомые нам символы половых органов и половых сношений, среди прочих символ лестницы, по поводу которого авторы справедливо замечают, что сознательному желанию искажения он был бы недоступен.
