— Вы знаете, — сказал он, — это, конечно, нелепо и смешно… Но если этот ваш чудак снова вам позвонит, не сочтите за труд передать ему от меня привет.
— Только привет? — вежливо удивилась Ирина.
Коллекционер замялся.
— Ну… э… Ну да, разумеется, только привет. Что же еще? И… ну, вы меня понимаете.
Ирина понимала. Ничего себе — «только привет»! В такой ситуации, когда никому не известный проходимец является к знаменитому коллекционеру и предлагает купить вещь, которой в буквальном смысле слова нет цены, а потом коллекционер через третье лицо передает проходимцу привет, это просто нельзя не понять. Это означает, что коллекционер обдумал предложение, нашел его весьма заманчивым и желает продолжить переговоры…
Ирина похолодела при мысли, что предмет, который покойный проходимец предлагал Маевскому, существовал в действительности и был подлинным. То есть что значит — был? Он и есть, он продолжает существовать, вот только знать бы, где…
Она допила кофе, погасила сигарету. К ним уже спешил, сгибаясь под тяжестью заставленного тарелками и блюдами подноса, запыхавшийся официант.
— Странный у нас с вами получился разговор, — сказала Ирина, бросая в сумку сигареты и зажигалку и нарочито громко щелкая замочком. — Вы не находите?
— Пожалуй, — осторожно согласился Маевский. — Но я полагаюсь на вашу деликатность, уважаемая Ирина Константиновна. Вы ведь не станете пересказывать этот разговор третьим лицам?
Тут было самое время оскорбиться, но Маевский выглядел искренне взволнованным и озабоченным, да и вопрос его был задан таким просительным, почти жалобным тоном, что его обидный смысл как-то стушевался. Коллекционер уже понял, что наговорил лишнего и раскрыл свои намерения так же ясно, как если бы прямо о них объявил. И раскрыл он их, между прочим, не перед кем-нибудь, а перед Ириной Андроновой — человеком, широко известным своей принципиальностью во всем, что касалось сомнительных махинаций с предметами искусства, достойной продолжательницей дела своего отца, которого до смерти боялись все спекулянты антиквариатом.
— Разумеется, не стану, — пообещала Ирина.
Только что данное обещание, в любом другом случае бывшее бы абсолютно правдивым и искренним, сейчас не содержало в себе ничего, кроме продуманной, хладнокровной лжи. Естественно, она не собиралась болтать об этом по всей Москве, как, несомненно, поступил бы Маевский, не будь он сам кровно заинтересован в сохранении тайны. Но Глебу Петровичу она обо всем расскажет, а тот, несомненно, передаст ее слова Федору Филипповичу…
Одно было хорошо: наговорив лишнего и попав из-за своей разговорчивости в щекотливое положение, сам Маевский сохранит их разговор в тайне, и слух об интересе, проявляемом к этому делу Ириной Андроновой, пройдя кружным путем, не достигнет ушей нынешнего владельца бесценного раритета.
«Ушей преступника, — мысленно поправила себя Ирина. — Вора и убийцы, который способен на все».
В этом деле было еще много неясного, да и Глеб Сиверов явно не спешил поделиться с ней всем, что знал. Но Ирина интуитивно чувствовала, что найденный в подземелье труп с троянской серьгой в кулаке и странный анекдот, рассказанный Маевским на открытии выставки, как-то связаны между собой. Теперь она получила подтверждение этой догадки; никто не говорил ей, что найденный под землей человек был убит именно из-за оказавшихся в его распоряжении золотых украшений, но она чувствовала, что это так.
Расплатившись за кофе, она пожелала Маевскому приятного аппетита, вежливо отклонила его не слишком настойчивое предложение остаться и разделить с ним трапезу и покинула кафе, торопясь поделиться с Глебом добытой информацией.
* * *
Дмитрию опять повезло: он первым заметил блеснувший за поворотом, отразившийся от мокрой кирпичной стены электрический свет и, погасив собственный фонарь, спрятался в какой-то нише, которая очень кстати оказалась рядом.
Свет приближался, становясь ярче. На стене одного из коридоров, хорошо видной с того места, где притаился Дмитрий, корчились, вырастая на глазах, уродливые черные тени.
Вскоре стали слышны негромкие голоса и плеск разбрызгиваемой ногами воды. Потом Дмитрий увидел людей. Их было пятеро, они шли гуськом, освещая себе дорогу прикрепленными к пластмассовым каскам фонарями. Диггеры — любители прогулок под землей, разведчики городских катакомб, знатоки канализационных труб и заброшенных бомбоубежищ.
Дмитрий уже встречался с диггерами, и они оказались вполне приятными, нормальными ребятами — спокойными, доброжелательными и готовыми помочь. Правда, они не скрывали, что считают Крестовского чокнутым из-за того, что гуляет под землей один, без специального снаряжения. «Играешь в русскую рулетку», — неодобрительно сказал ему один из них, а другой помянул какого-то Рыжего, который, как понял Дмитрий, тоже предпочитал исследовать московские подземелья в одиночку.
Но помешать ему никто не пытался. Их самих считало чокнутыми подавляющее большинство так называемых здравомыслящих граждан, но лучше прослыть чокнутым, чем проводить вечера на диване, уныло и привычно ругаясь с женой и непрерывно переключая программы телевизора в бесплодных попытках убежать от вездесущей рекламы.
Так что диггеры Дмитрию не мешали. Иное дело — сотрудники коммунальных служб, технический персонал метро и прочая публика, которой находиться под землей повелевает долг службы! Едва завидев одинокого странника, они кидались на него, как цепные псы, грозя пересчитать кости и даже вызвать милицию, и был случай, когда Крестовскому пришлось спасаться от них бегством. Он тогда заблудился, сбившись со счета поворотов и развилок, и только чудом выбрался на поверхность километрах в пяти от того места, где спустился под землю.
Когда голоса и свет отдалились и пропали за одним из бесчисленных поворотов, Дмитрий включил фонарь и покинул свое убежище. Он развернул запаянную в полиэтилен карту — вернее, самодельную схему, с грехом пополам составленную по описанию, данному предком, Дмитрием Аполлоновичем Крестовским, в его шифрованных записках. Толку от этой схемы было чуть, как, впрочем, и от самих записок, из которых только и явствовало, что Дмитрий, сам того не ожидая, действительно нашел чертовски жирную заначку, достать которую у него оказались руки коротки.
На обороте схемы его рукой был написан краткий конспект расшифровки — заметки о глубинах и расстояниях, количестве поворотов, особых приметах и ориентирах на поверхности. Составить этот конспект оказалось куда труднее, чем поначалу решил Дмитрий. Одни только аршины, сажени и локти чего стоили! Легкомысленный предок, конечно же, не подозревал, что вскоре после его смерти соотечественники примут французскую систему мер и весов и простые, понятные и привычные ему аршины, золотники и фунты отойдут в прошлое. Откуда, в самом деле, ему было знать, что его тезка и отдаленный потомок через сто с лишним лет расшифрует составленное им послание, но будет лишь очень приблизительно представлять, чему равняется верста?
Поэтому, прежде чем предпринять свой первый экскурс в катакомбы, Дмитрий целую неделю просидел в библиотеке, приводя оставленные предком туманные указания в соответствие с ныне действующей метрической системой. Но и потом легче не стало. С конца девятнадцатого века Москва очень сильно изменилась, причем не только на поверхности, но и внизу, под землей. Работая в читальном зале, Дмитрий старательно гнал от себя мысль о том, что спрятанное предком золото еще в тридцатых годах прошлого века нашли какие-нибудь метростроевцы или те, кто прокладывал коммуникации к новым высотным зданиям.
