Мелкий дождик беззвучно сеялся на ветровое стекло, маленькие капли постепенно собирались вместе, сливались и соскальзывали вниз, оставляя за собой извилистые мокрые дорожки. В салоне джипа было сыро и густо накурено.
— Собачья погода, — сообщил плечистый верзила с выпирающей нижней челюстью, которую он считал признаком мужественности и оттого постоянно выпячивал еще дальше, становясь похожим на морского окуня.
Его более субтильный спутник промолчал, зябко кутаясь в плащ, и закурил новую сигарету. Из вмонтированной в приборную панель пепельницы во все стороны выпирали смятые окурки и обертки от сигаретных пачек. Все это было густо пересыпано пеплом и являло собой воистину тошнотворное зрелище. Не лучше был и исходивший от пепельницы запах; ее давно следовало вытряхнуть, но выходить под дождь никому не хотелось.
— Все серое, — продолжал верзила, которого явно тянуло поговорить, — все в каком-то дерьме… И это Москва, столица! Вот ты, Злой, раньше в Москве бывал?
— Когда это «раньше»? — спросил его напарник.
— Ну, до того, как началась вся эта байда, — немного расплывчато ответил верзила. — В общем, до Горбачева.
— До Горбачева я под стол пешком ходил, — напомнил парень со страшным прозвищем Злой.
— Я тоже, — кивнул верзила, — ну и что? Я помню, как тут было. Чисто, зелено, красиво, и пахнет всегда как-то особенно. В магазинах всего навалом, на тротуаре никто барахлом не торгует… А ВДНХ!.. Туда приедешь — будто в сказку попал, в натуре. А теперь что?
— А теперь понаехало лимиты за московскими чудесами, — сказал Злой, — загадили все кругом и удивляются: откуда, мол, столько дерьма?
— На себя посмотри, — обиделся верзила.
— А я не жалуюсь, — возразил Злой. — Я, Медведь, принимаю мир таким, каков он есть. Что ты хочешь? Бабок здесь крутится немерено, вот и прет народ за длинным рублем. Одних москвичей десять миллионов, а приезжих сколько? Если только тех, у кого регистрация в порядке, посчитать, миллиона два наберется. А нелегалов сколько? И все гадят, и всем за собой убирать некогда, потому что надо в темпе капусту рубить, пока лавочка не прикрылась. Вон, гляди, машин сколько, вся улица забита, велосипед припарковать негде. Ну, как ты из-под них мусор выгребешь? Туда не то что уборочная машина — дворник с метлой не доберется. Отсюда и грязь. А машин почему столько? Потому что народ хорошо живет, любой лох может себе позволить какое-нибудь корыто на колесах, о котором раньше и мечтать не мог. Так что не ной, Миха! Утешайся тем, что при Советской власти тебе за твои дела давно бы уже вышка обломилась, а сейчас ты в полном порядке — орел, блин, да и только!
Медведь задумчиво пошевелил тяжелой челюстью.
— А все равно раньше лучше было, — упрямо заявил он. — Ты вспомни молодость лихую! Смотаешься на рынок, челноков бомбанешь, и все в ажуре — и бабок полный карман, и сам себе голова. А теперь сиди тут, как этот, жди у моря погоды…
С этим Злой спорить не стал.
— Да, — сказал он мечтательно, — были времена…
— Раньше были времена, а теперь моменты, — ввернул Медведь.
Они помолчали, думая каждый о своем и в то же время оба об одном и том же. Медведь, всю жизнь действовавший по принципу «сила есть — ума не надо», просто грустил о добрых старых временах, тихо недоумевая, как это вышло, что он, крутой пацан, гроза района, стал обыкновенным мальчиком на побегушках у какого-то доморощенного олигарха, который даже не всегда его узнаёт. Времена как-то незаметно переменились. Кулаки и верные стволы теперь были не так востребованы. В финансовом отношении Медведь ничего не потерял; наоборот, бабок стало больше, а вот удовольствия от них — меньше, намного меньше.
Злой, в отличие от Медведя, хорошо понимал, что именно переменилось в окружающем мире. Он понимал причины этих перемен и даже предвидел некоторые заранее. Он много раз пробовал начать все с нуля, выбиться в бизнесмены, но тщетно. Его кидали партнеры, он постоянно ошибался, вкладывая деньги в пользующийся ажиотажным спросом товар, который на следующий день вдруг становился никому не нужным. В тот единственный раз, когда дело, казалось, пошло на лад, Злого свалил с ног и оставил без гроша за душой дефолт девяносто восьмого года, после которого он так и не оправился. Злого потому и прозвали Злым, что он злился на весь мир за свои неудачи.
Да и как тут было не злиться? Сопливые щенки ныне спокойно процветали — платили налоги, разъезжали в дорогих тачках с персональными водителями, носили костюмчики «от кутюр» и, когда при встрече Злой протягивал им руку, долго морщили лоб, будто бы мучительно стараясь припомнить, кто это такой. А Злой, которому все они в подметки не годились, в свои тридцать пять лет продолжал стрелять, выслеживать и бить морды — одним словом, быковать, играть в салочки с законом. А такие игры, пропади они пропадом, всегда кончаются одинаково…
Хотя, спору нет, хозяин им с Медведем попался неплохой: платил хорошо и вовремя, не скупился, если что, на премиальные, не заставлял попусту рисковать, а когда здоровался с ними, простыми охранниками, никогда не забывал улыбнуться.
А с другой стороны, Медведь, конечно, был прав: здороваясь с ними, улыбаясь и даже пожимая руки, господин Гронский далеко не всегда понимал, с кем именно здоровается. Когда Медведь впервые об этом сказал, Злой специально понаблюдал за хозяином и убедился: ну точно, так и есть! Людей, с которыми здоровался — не равных себе, естественно, а мелкую сошку вроде охраны или банковского персонала, — Гронский узнавал примерно три раза из пяти. А имя того, кому лучезарно улыбался, мог вспомнить и того реже. Потому, наверное, и заставлял весь персонал носить на груди таблички с именами и фамилиями…
Впрочем, этих двух парней не могла обмануть сияющая улыбка Александра Антоновича Гронского. Они выполняли для шефа самую грязную работу. Жена Гронского, эта капризная, истеричная сучка, сбежала от него за тридевять земель, как только начала понимать, за кого вышла замуж. Но то, что знали о ее благоверном Злой и Медведь, не привиделось бы этой дуре даже в самом страшном сне.
Такая осведомленность в делах всемогущего шефа, разумеется, в перспективе не сулила Медведю и Злому ничего хорошего. Чтобы понять это, нужно было лишь чуточку подумать. Но Медведь думать не умел, предпочитая выполнять приказы, а в отсутствие таковых жить, что называется, «по понятиям». Злой же, хоть и многое понимал, не видел приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Бежать на край света, бросив все, — это не выход, тем более что Гронский, если захочет, из-под земли достанет. Да и от чего, собственно, бежать? От хорошего оклада? От московской квартиры и дорогой тачки? А что хозяин — сволочь, так кто не сволочь?
Понимая, что уже не может изменить свою жизнь, Злой спокойно плыл по течению, чтобы тихо слинять, когда по-настоящему запахнет жареным.
Два динозавра, выползшие из хаоса горбачевской перестройки, сидели в салоне громоздкого и архаичного, тоже похожего на динозавра, японского джипа и поджидали добычу, которая что-то не спешила появляться.
