— Купля-продажа клада Приама, — рассеянно повторила за ним Андронова. — Господи, какой кошмар! Это все равно что купля-продажа Эвереста. Или Луны.
— Так ведь Луну уже распродают, — весело сказал Сиверов. — Вы что, телевизор не смотрите? Нарезают на карте участки в шесть — восемь соток и продают. Тут, у нас, в Москве. И до чего же смекалистый народ!
— Не понимаю, кто может за это платить, — искренне удивилась Ирина.
— Платят! — радостно воскликнул Сиверов. — Еще как платят! Спрос диктует предложение, а применительно к нашей ситуации данная формулировка будет звучать примерно следующим образом: количество мошенников прямо пропорционально количеству простаков, которые только и ждут, чтобы их надули. Впрочем, того, кто наложил свою волосатую лапу на клад Приама, простаком не назовешь.
Он снова покрутил носом, принюхиваясь, и наконец спросил:
— Мне кажется или здесь чем-то пахнет? Вы не чувствуете?
— Нет, — лаконично ответила Ирина, затягиваясь сигаретой и думая о множестве различных, но одинаково грустных вещей сразу.
— Ну да, конечно, вы же курите…
Сиверов снова шумно потянул носом, покосился на пестрых рыб, которые лениво перемещались внутри стола-аквариума, как будто подозревал, что это они испортили воздух, и вдруг, совершенно не считаясь с правилами хорошего тона, придирчиво обнюхал сначала один свой рукав, а затем и второй.
— Что это с вами? — прохладным тоном спросила искусствовед, которой поведение «охотника за головами» напомнило ужимки обитателей обезьянника.
— От меня ничем не пахнет? — вместо ответа конкретизировал свой прежний вопрос Сиверов.
— Нет, — повторила Ирина.
— Странно, — сказал Слепой. — Либо у вас что-то с обонянием, либо у меня — с головой.
— Никогда не жаловалась на обоняние, — сухо сообщила Ирина.
— А я вот готов пожаловаться на галлюцинации, — сообщил Глеб. — Как вы понимаете, именно обонятельные. Все время мерещится, что от меня ужасно разит, — признался он. — И хоть бы пахло чем-нибудь приятным, а то… Впрочем, там, где я был, фиалки не растут.
— А где вы были? — продолжая думать о предметах, не имевших к Глебу Сиверову никакого отношения, спросила Ирина.
— В канализации, — заявил Сиверов таким тоном, будто сообщал о своем недавнем посещении Букингемского дворца. — То есть не только в ней, — поправился он, перехватив изумленный взгляд Ирины. — Скажем, я совершил экскурсию по подземным коммуникациям города Москвы.
— Опять ходили на место преступления? — догадалась Андронова.
— Ходил я в основном вокруг него, — немного расплывчато ответил Сиверов.
— Зачем?
Слепой не торопился с ответом. Он побарабанил ногтями по стеклянной крышке стола, дразня плававших внутри глупых рыб, потом откинулся в кресле, закурил и некоторое время с видимым интересом наблюдал за прихотливыми извивами сигаретного дыма в солнечном луче. Снаружи стояла вторая половина неправдоподобно жаркого мая, все окна в конспиративной квартире были плотно закрыты, а жалюзи опущены, чтобы помешать проникновению липкого, пахнущего асфальтом и выхлопными газами, тяжелого, как груда раскаленных углей, и густого, как кисель, зноя. В квартире царил жаркий желтоватый полумрак, разлинованный косыми яркими полосками проникавшего между планками жалюзи солнца.
— Опрос свидетелей, — вдоволь налюбовавшись дымом, ответил наконец Сиверов.
В этом ответе слышалась какая-то вялая недоговоренность, словно опрос свидетелей казался Глебу Петровичу неинтересным, ненужным, крайне неприятным делом, избежать которого, однако, невозможно, — чем-то, как показалось Ирине, наподобие мытья посуды первого января, после встречи Нового года в большой и шумной компании.
— Сочувствую, — искренне сказала Ирина. — Это же пустая трата времени! Если свидетели не объявились сразу, то теперь-то они уж точно не объявятся…
— А вот не скажите, — неожиданно возразил Слепой, которому ее сочувствие, оказывается, было нужно, как обитателям стола-аквариума зонты и калоши. — Во-первых, менты и я — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Кое-кого мне все же удалось отыскать, и говорил этот кое-кто со мной куда охотнее и откровеннее, чем с милицией. Ведь свидетели в нашем с вами случае — это диггеры. А они разбегаются во все стороны, как тараканы, завидев погоны и кокарды. Догнать такого под землей нереально, а опрашивать на дому — бессмысленно, потому что он сделает большие глаза и заявит, что даже слова такого не знает — «диггер». Что он, больной, что ли, — по канализационным трубам ползать? Там же воняет, да и опасно, наверное…
— Пожалуй, — с некоторым сомнением произнесла Андронова, которой даже думать не хотелось о том, чтобы лезть в канализацию — неважно, по каким причинам, хотя бы и в интересах следствия. — И много вы узнали?
— Кое-что, — все так же расплывчато ответил Сиверов. — Но это только одна причина, по которой туда стоило сходить, и притом не самая важная.
— А какая самая важная?
Глеб помолчал и опять ответил вопросом на вопрос.
— Скажите, Ирина Константиновна, а у вас не возникало ощущение, что главная ставка в этой игре еще не разыграна? — спросил он.
— То есть?
— Мне почему-то кажется, что это пресловутое золото, очень может статься, до сих пор лежит там, под землей.
— Что?! Откуда такая странная мысль? Вы сами говорили, что Крестовского застрелили из-за золота. Его застрелили, золото забрали, и нам еще повезло, что убийцы проглядели ту несчастную сережку…
— Хорошенькое везение, — проворчал Сиверов. — Если б не эта сережка, менты давным-давно списали бы дело в архив, а мы бы о нем даже и не узнали. Жили бы себе спокойно…
Несмотря на возмутительный смысл этого заявления, Андронова не могла сдержать иронической улыбки. Представить себе Глеба Петровича, который живет спокойно, было трудно, если вообще возможно.
— Вы сейчас рассуждаете, как среднестатистический милиционер, — заявил Сиверов, и было непонятно, высказывает он свое мнение или просто мстит Ирине за ее недоверчивую улыбку. — Используете принцип экономии мышления. Раз никто не подает составленного по всей форме заявления, значит, и преступления не было. Раз опустошенный тайник не обнаружили в радиусе двух метров от трупа, значит, Крестовский, когда на него напали, волок на спине мешок золота и все досталось преступникам, за исключением случайно пропущенной серьги… Так?
— Не совсем, — возразила Ирина. — Не так примитивно. Хотя, конечно… Ну, в общем, наверное, так. А почему бы и нет? Это не экономия мышления, а «бритва Оккама» — принцип, согласно которому не следует без нужды преумножать сущности. То есть, грубо говоря, самое простое объяснение, как правило, и оказывается верным…
— Я знаю, что такое «бритва Оккама», — перебил ее Сиверов. — И еще я знаю, что эта бритва сплошь и рядом отсекает истину, когда та оказывается чуточку сложнее бутылки водки или чемодана с деньгами. Этот принцип очень удобен для тех, кто ленится думать.
