— Прочесать… — повторил Сиверов. — Прошу прощения, но вы явно не до конца представляете себе, что находится там, под нами. А там, Ирина Константиновна, целый город — не такой большой, как тот, что на поверхности, но и не маленький. И очень, очень запутанный. Прочесывать его можно годами, и все равно осмотреть, как вы выразились, каждый метр не удастся.
— Так что же делать? — растерянно спросила Андронова.
— Что-нибудь придумаем, — туманно пообещал Сиверов. — А вы пока можете приготовить мне кофе. Это будет ваш посильный вклад в дело спасения «клада Приама»… Хотя нет, постойте, я сам сварю. Такое ответственное дело нельзя доверять женщинам.
Темные очки, как всегда, помешали Ирине понять, заметил ли Сиверов свирепый взгляд, которым она наградила его за эту шутовскую реплику.
* * *
Дмитрий Крестовский двигался уверенно и быстро, нигде не задерживаясь. Время от времени луч его фонарика выхватывал из темноты следы кое-как затертых меловых стрелок — указателей, которыми он когда-то пометил эту дорогу. Теперь в стрелках не было нужды: он потратил почти трое суток, ходя по ней туда и обратно, пока не запомнил каждый поворот, каждый пролом, каждый люк и каждую выбоину в бетонном полу. Он мог бы пройти здесь с закрытыми глазами, на ощупь, но не чувствовал потребности в таком эксперименте, потому что знал: надо будет — пройдет.
Дмитрий провел под землей уже довольно много времени и накопил достаточно горького опыта, чтобы не быть слишком самонадеянным. Именно это заставляло его пользоваться своеобразным заменителем меловых стрелок — мотком бечевки, которую он машинально разматывал на ходу, помечая свой путь этим современным эквивалентом нити Ариадны. Путь был неблизкий, и Дмитрию пришлось заранее позаботиться о бечевке — запасные мотки, целых четыре штуки, были припрятаны им по всему маршруту в местах, где бечевка обычно кончалась.
Это было немного рискованно, но вот именно немного. Случайно наткнуться на бечевку могли разве что диггеры, и даже в том случае, если бы они решили проверить, куда ведет эта путеводная нить, Дмитрий услышал бы их издалека и заранее принял меры к тому, чтобы незваные гости не обнаружили ни его, ни тайник. А найти тайник случайно, не зная о его существовании и не располагая списком примет, было почти невозможно — спасибо предку, который об этом позаботился.
Привычно отсчитывая шаги и повороты, он размышлял, как ему быть с Гронским. Хватка у Александра Антоновича оказалась стальная, и до Дмитрия как-то вдруг дошло, что он опять ввязался в игру, которая ему не по силам. Он, когда-то считавший себя чуть ли не профессиональным игроком, прекрасно знал, что личное обаяние просто необходимо любому хорошему мошеннику. И он же, как ребенок, купился на дружелюбную улыбку этого разбойника с большой дороги! Правда, улыбка была хороша; вспомнив ее, Дмитрий предположил, что Гронский ежедневно утром и вечером подолгу репетирует перед зеркалом, доводя свой дружелюбный оскал до полного совершенства.
Помимо собственной воли поверив в искренность этой насквозь фальшивой улыбки, Дмитрий практически признался, что располагает большим количеством золотых украшений, подобных тому, которое он принес Гронскому. И теперь господин банкир с его деловой хваткой не успокоится, пока тем или иным способом не вытянет из Крестовского все, чем тот располагает, дав взамен какие-то жалкие гроши…
Дмитрий прозрел, но, увы, не до конца. Ему лишь на краткий миг пришло в голову, что Гронский может попытаться не дать ему за золото вообще ничего. Он сразу же прогнал эту мысль: как можно?! Это же все-таки не бандит с большой дороги, а приличный человек, банкир! Не все же банкиры — бандиты, есть, наверное, и обыкновенные мошенники…
Все-таки Крестовский изменился не так сильно, как казалось ему самому. Даже несмотря на тот случай в колодце, когда он побывал на волосок от смерти, в глубине его души все еще жила твердая уверенность в том, что с ним не может случиться ничего по-настоящему плохого. Да, позади у него остался трудный период — крупный проигрыш, тяжкий труд, нервотрепка, смертельный риск… Он не сидел сложа руки в ожидании чуда, он вкалывал как проклятый, он чуть было не погиб — в общем, он честно расплатился по счетам, и удача стала заслуженной наградой за все лишения. Сейчас он был на гребне, переживал свой звездный час, и с ним действительно ничего не могло произойти. Потому что должна же быть на свете хоть какая-то справедливость!
Сейчас главное — расплатиться с Гронским, сбросить с шеи ненавистное долговое ярмо…
Луч фонарика скользнул по кувалде, стоявшей в углу, возле пролома в кирпичной перегородке. Вид этой штуковины вызвал в душе легкую ностальгическую грусть; то же чувство испытывает, наверное, демобилизованный солдат, проходя мимо долго и хорошо послужившего ему оружия — винтовки, артиллерийского орудия, танка, в котором он трижды горел, но так и не сгорел до конца… Это была не просто кувалда, а боевой товарищ, с которым Дмитрий за месяц почти сроднился. Впрочем, к черту поэтические сравнения! Вполне достаточно того, что это просто кувалда — та самая, которой Дмитрий пробил себе дорогу к новой, счастливой жизни.
Теперь он мог все начать с нуля. Уехать, а может быть, и остаться — чем плохо в России, когда есть деньги? Купить новую машину, заново обставить квартиру, познакомиться с симпатичной девчонкой… Та, которую он за неимением лучшего называл своей девушкой перед началом всех этих событий, исчезла как-то незаметно — пожалуй, в тот самый день, когда Дмитрий проигрался, — и теперь он не был уверен, что помнит ее имя. Марина? Катя? Оля?.. Нет, кажется, Светлана, Светка…
Он попытался припомнить эту Марину или Свету, и постепенно это ему удалось. Звали ее, правда, не Светой, а Евгенией (ну конечно же, Женькой), но это было не так уж важно. Дмитрий вспомнил, как она выглядела, как одевалась, как и, главное, что говорила… Вспомнилось ему и то, как, проигравшись в пух и прах, он позвонил этой Жене, единственному, как ему тогда казалось, близкому человеку, и бездушный голос автомата сообщил ему, что абонент недоступен.
Он так до нее и не дозвонился — ни в ту ночь, ни позднее. И теперь ему вдруг стало ясно, почему это произошло. Просто она была наводчицей, работала на тех веселых парней, которые ободрали его как липку. Она не раз бывала у него дома, видела квартиру, может быть, фотографировала или даже производила замеры… Стерва!
Он миновал пролом, привычно отметив про себя, что кувалду давно пора отсюда убрать. Чего, в самом деле, она тут торчит, как дорожный указатель? Только вот куда ее девать? Выкинуть жалко, прятать — глупо, а тащить домой через центр — вообще смешно…
Сразу за перегородкой, которой какая-то зараза в незапамятные времена наглухо перекрыла коридор, в уголке лежал чуть присыпанный мелким мусором моток бечевки — четвертый и последний на пути к тайнику Дмитрия Аполлоновича. Крестовский опустился на корточки, выкопал моток и привязал к нему конец своей бечевки.
В тот момент, когда он затягивал узел, позади, в коридоре, которым он сюда пришел, что-то стукнуло. Подземельем прокатилось короткое эхо; оно еще не успело стихнуть, а Дмитрий уже выключил фонарь и замер, затаив дыхание и боясь пошевелиться.
