Глеб еще раз оглядел картину страшного разгрома, поворошил груду книг и выпрямился, рассеянно вытирая пальцы носовым платком. На квартирную кражу все это не походило. Плазменный телевизор, видео- и аудиоаппаратура, одежда, в том числе довольно дорогая и почти не ношенная — все это осталось в квартире, хотя и было самым варварским образом сдвинуто с мест или сброшено на пол. Среди валявшихся под ногами вещей тут и там виднелись безделушки, которые могли сойти за антиквариат; на развороте старинной, явно фамильной Библии виднелся отчетливый отпечаток чьей-то пыльной подошвы сорок пятого, а может быть, и сорок седьмого размера. Нет, если здесь и побывали воры, то искали они что-то вполне определенное — надо полагать, то же самое, за чем пришел сюда Глеб.
Сиверов поднял опрокинутый стул, утвердил его посреди царившего в гостиной хаоса, уселся и неторопливо закурил, испытывая потребность обстоятельно, без спешки все обдумать.
Предположим, кому-то стало известно, что Крестовский нашел клад. Зная, что золото лежит где-то в глубине подземного лабиринта, предполагаемый злоумышленник пытается выследить Крестовского, когда тот совершает очередную вылазку к тайнику. Там, под землей, у них происходит какое-то недоразумение, в результате которого Крестовский погибает — предположительно так и не открыв своим убийцам местонахождение тайника. У преступников, судя по всему, хватило ума сообразить, что Крестовский не наткнулся на клад случайно, а нашел его, следуя каким-то указаниям, скорее всего письменным. Следовательно, речь идет о чем-то вроде пиратской карты, на которой крестиком помечено место, где закопаны сокровища. Именно за этой картой они сюда приходили и по ходу поисков перевернули вверх дном всю квартиру…
Глеб припомнил опись предметов, обнаруженных на трупе Крестовского. Там были бумажник с правами и документами на машину, два носовых платка, перочинный нож, разбитый электрический фонарик, дешевая газовая зажигалка, поддельные швейцарские часы, античная золотая серьга, спичечный коробок с четырьмя окурками и щепоткой сигаретного пепла внутри, перстень-печатка из имитирующего золото сплава, а также пневматический пистолет — имитация полицейского «вальтера», который, надо думать, и послужил причиной смерти своего хозяина. Чего в описи не было, так это ключей от квартиры.
Глеб встал, прошелся по квартире в поисках пепельницы, не обнаружил ничего похожего и выбросил окурок в унитаз. Бычок коротко зашипел. Спуская воду, Глеб думал о том, что преступникам было легче проникнуть в квартиру, чем ему, — у них имелись ключи, и им не пришлось возиться, взламывая замки.
Вот только печать… А что, собственно, печать? Точно такая же печать, как та, которой была опечатана дверь, в данный момент лежала у Глеба в кармане — увесистый латунный кругляш с выгравированными на нем гербом Российской Федерации и зеркально отображенной надписью соответствующего содержания. Такую штуковину можно раздобыть любым способом — подделать, купить, найти на улице, украсть и даже снять с трупа убитого милиционера, лишь бы у того имелся собственный кабинет, который, уходя, положено опечатывать. Так что печать — не проблема. И потом, кто сказал, что злоумышленники побывали здесь уже после того, как квартиру опечатали?
Это, по крайней мере, было несложно проверить. Глеб вынул из внутреннего кармана куртки телефон, отыскал в записной книжке номер подполковника милиции Ромашова и сделал звонок.
Дожидаясь ответа, он закурил еще одну сигарету. Скрывать свое присутствие в квартире не имело смысла: преступники тут уже побывали и, надо полагать, не собирались возвращаться, поскольку уже нашли все, что хотели.
В связи с этим у Глеба родилась еще одна идея, показавшаяся ему довольно плодотворной. Правда, это здорово смахивало на попытку запереть сарай после того, как оттуда украли лошадь, но чем черт не шутит…
Он не успел обдумать это до конца, потому что Ромашов взял трубку.
— Слушаю!
Голос у Ивана Гермогеновича (вот ведь, ей-богу, повезло мужику с отчеством!) был сердитый и недовольный, как у человека, которого грубо и без видимой уважительной причины оторвали от дел государственной важности.
Глеб представился (Федором Молчановым, конечно, как и в первый раз), хотя и подозревал, что в этом нет особой нужды, и поинтересовался, кто опечатал квартиру Крестовского.
— Конь в пальто, — раздраженно ответствовал подполковник. — Сам-то ты как думаешь? Мы опечатали, а что?
— Да ничего, — сказал Глеб. — Я что хотел спросить… Вы обыск проводили?
— Обыск? — удивился Ромашов. — С чего бы это? Так, поверхностный осмотр… А что, надо было обыскать?
— А толку? — ответил Глеб вопросом на вопрос. — Вы же понятия не имели, что надо искать. А теперь уже, кажется, поздно.
— Ты это к чему? — подозрительно поинтересовался Ромашов.
— Да так, к слову пришлось. Слушай, подполковник, ты, случайно, не в курсе, в каком состоянии была квартира, когда твои ребята ее осматривали?
— Случайно не в курсе, — сердито буркнул Иван Гермогенович. — А что?
— Сделай милость, уточни.
— Ладно, — с сомнением пробормотал Ромашов, — попробую. Завтра позвоню…
— Завтра, завтра, не сегодня, так лентяи говорят, — печально продекламировал Глеб. — А выяснить это прямо сейчас, не кладя трубку, ты не можешь? — мягко надавил он.
— А что за спешка? Где горит?
— Боюсь, что все уже сгорело… В общем, мне очень интересно узнать, кто оставил в квартире Крестовского такой бардак, словно здесь взорвалась бомба. Знаешь, я такое видел только в кино про бесчинства царской охранки, НКВД и оккупантов…
— И еще ФСБ, — подсказал Ромашов. — Ты что там делаешь, а? Ты как туда попал?!
— Как все люди — через дверь.
— Ладно, погоди, — проворчал Ромашов, решивший, как видно, оставить выяснение чисто процедурных вопросов до более подходящего момента.
Трубка, в которую он говорил, стукнула о какую-то твердую поверхность, и стало слышно, как Ромашов в отдалении довольно громко кричит — не то в открытую дверь, не то в трубку другого, стационарного телефона.
Пока он этим занимался, Глеб снова сходил в туалет и выбросил в унитаз окурок. Его первый бычок, основательно размокший, все еще плавал там, внизу. Сиверов подумал, что уже наследил тут, как корова в валенках, и что с учетом обстоятельств все это не имеет никакого значения. Еще ему пришло в голову, что, если дать окуркам хорошенько намокнуть, а потом еще раз спустить воду, они отправятся по длинному, извилистому пути, который, очень может быть, не раз и не два пересекается с теми запутанными дорожками, по которым бродил покойный владелец квартиры, отыскивая свое сокровище. Воистину, неисповедимы пути Господни!
Выходя из туалета, он споткнулся о ржавый конек, привинченный к облупленному коричневому ботинку небольшого размера, явно подростковому. Когда-то давно этот конек, по всей видимости, принадлежал Дмитрию Крестовскому, а может быть, даже и его отцу — уж очень непрезентабельный и архаичный вид был у этой штуковины. Да, пожалуй, именно отцу: во времена, когда этот конек был впору Дмитрию, мальчишки уже предпочитали кататься на хоккейных коньках с тяжелыми, сверкающими, зазубренными спереди лезвиями и красивыми пластиковыми ботинками.
