Глеб помог ей сесть и вернулся на свое место. Накрытый жесткой крахмальной скатертью столик, увы, скрыл от него половину приятного зрелища, которое являла собой Ирина Константиновна, но и того, что осталось на виду, было вполне достаточно. Сиверов повернул голову, и к столику сейчас же подошла официантка. Официантка была все та же — молодая, симпатичная, с красивым строгим личиком, точеной фигуркой, — но рядом с Ириной Андроновой она смотрелась примерно так же, как потрепанный «запорожец», припаркованный рядом с роскошным «бентли».
Официантка тоже это почувствовала. Ее строгое личико сделалось еще строже, и смотрела она теперь не на посетителей, а поверх их голов, в стену. Губы у нее были сердито поджаты, как будто Ирина Андронова одним своим видом нанесла ей смертельное оскорбление.
— Кофе? — спросил Глеб у Ирины и, получив в ответ короткий рассеянный кивок, заказал кофе — чашку для Ирины и еще одну для себя.
Когда официантка ушла, Андронова порылась в сумочке, достала сигареты и, опередив Сиверова, сама щелкнула изящной зажигалкой. Глеб, который с секундным опозданием высек огонь, пожал плечами и тоже закурил. Судя по поведению его знакомой, настроение у нее было даже хуже, чем он предположил вначале. Поэтому Слепой решил воздержаться от вежливой застольной болтовни и сразу перешел к делу, констатировав:
— Итак, произошла катастрофа.
Ирина коротко усмехнулась уголками красивых губ и бросила на него быстрый взгляд исподлобья.
— Я выгляжу как жертва катастрофы?
— Выглядите вы превосходно, — поспешил заверить Сиверов, — но я не настолько наивен, чтобы воображать, будто вы искали меня исключительно ради удовольствия лицезреть мою физиономию.
— Вообще-то, я искала Федора Филипповича, — сообщила Ирина, — но не смогла до него дозвониться ни по одному из номеров. С ним все в порядке?
— Надеюсь, — сказал Глеб.
Ирина бросила на него еще один испытующий взгляд, но не стала ничего уточнять, сообразив, по всей видимости, что коль скоро Слепой не изъявил желания вдаваться в подробности, то и расспрашивать его бесполезно. Генералы ФСБ редко докладывают своим подчиненным, куда и зачем уезжают. А если и докладывают, то подчиненные, как правило, вовсе не стремятся делиться полученной информацией с первым встречным…
— Мне нужна ваша помощь, — призналась Ирина.
— Об этом нетрудно догадаться, — не удержался Глеб.
— Вы хотите, чтобы я ушла? — немедленно ощетинилась Андронова, уловив в его голосе иронический оттенок.
— Да полно вам, — примирительно сказал Сиверов. — Если бы вы были способны сейчас встать и уйти, вы бы сюда просто не пришли. Ну, встанете, ну, уйдете, а дальше что? У вас ко мне дело, правда? Так почему бы не изложить его простыми словами?
Тут очень кстати подошла официантка с заказанным кофе. Ее появление дало Ирине Константиновне отличную возможность помолчать, справляясь с раздражением, и, поскольку пауза в разговоре была вынужденной, она не выглядела невежливой.
— В действительности, — сказала Ирина, когда официантка удалилась, — я не знаю, есть ли у меня к вам дело.
— Значит, вы располагаете информацией, которую необходимо проверить, — выручил ее Глеб, без особых усилий переведя туманную реплику собеседницы на простой человеческий язык.
— Пожалуй, да, — неуверенно согласилась искусствовед. — Это прозвучит вполне невероятно, даже нелепо…
— Так бывает, — снова поспешил на выручку Сиверов, — и притом очень часто. Украсть половину годового бюджета страны сплошь и рядом оказывается намного проще, чем вытащить из чужого кармана тощий кошелек, именно потому, что в такую наглость никто не хочет верить. Да что я вам объясняю! У вас самой по этой части достаточно богатый опыт.
Ирина задумчиво покивала головой. Да, такой опыт у нее был. О делах, в расследовании которых она принимала участие, не стоило никому рассказывать как раз потому, что рассказам этим никто бы не поверил. Любой нормальный человек счел бы историю о похищении из Третьяковской галереи одного из самых известных, а главное, впечатляющих гигантскими размерами полотен не слишком умно придуманной байкой. Начертанный на знамени тупых консерваторов лозунг: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда» — очень удобен для людей с живым, нетрадиционным мышлением, когда они задумывают самые дерзкие преступления и аферы.
При упоминании о своем богатом опыте участия в немыслимых, с точки зрения обывателя, историй Ирина Константиновна грустно улыбнулась, скользнула невидящим взглядом по висевшей над столиком, прямо напротив нее, топорной копии голландского натюрморта, пригубила кофе.
— Что ж, — сказала она, — вы правы. Я сама вас сюда позвала, так что рассказать все равно придется.
Рассказ ее был коротким и, честно говоря, не произвел на Сиверова особого впечатления. Из этого рассказа следовало, что на днях, а точнее позавчера, Ирина Константиновна присутствовала на открытии персональной выставки некоего художника, имя которого ровным счетом ничего не сказало Глебу Сиверову. Судя по тому, что и сама Андронова припомнила это имя с некоторым трудом, данный живописец до сих пор не оставил в изобразительном искусстве сколько-нибудь заметного следа и, похоже, не подавал в этом плане особых надежд. Но это никого не волновало. Выставка преследовала исключительно коммерческие цели, а гости были заняты друг другом, а также дармовой выпивкой и закуской.
— Я получаю до полутора десятков таких приглашений каждую неделю, — сердито пояснила Ирина Константиновна, заметив скользнувшую по губам Сиверова тень улыбки. — Ходить туда, как правило, довольно противно и абсолютно бесполезно. Очень жалко тратить время на светскую болтовню и позирование перед камерами. Но совсем не появляться на людях нельзя — забудут, и притом с удовольствием. Хороших художников с каждым днем все меньше, зато искусствоведов — пруд пруди…
Но и эти тонкости не имели ни малейшего отношения к делу. Суть же заключалась в анекдоте, рассказанном одним из гостей между двумя коктейлями с единственной целью — развеселить слегка приунывшее от лицезрения излишне концептуальных полотен восходящей звезды отечественной живописи общество.
Анекдот был рассказан человеком по фамилии Маевский — довольно известным, знающим и добросовестным коллекционером антиквариата. Каким ветром его занесло на живописную выставку, где ему было совершенно нечего делать, оставалось только гадать; вероятнее всего, Маевский явился сюда за компанию с кем-то из знакомых — встретил на улице, разговорился и так увлекся беседой, что не заметил, как очутился в окружении полотен, способных привести в содрогание даже самого ревностного поклонника абстрактной живописи. Числилась за ним такая слабость: начав говорить, он уже не мог остановиться и молол языком до тех пор, пока его не заставляли умолкнуть.
Так вот, Ирине Константиновне выпало сомнительное счастье краем уха, совершенно случайно подслушать историю, которой коллекционер развлекал гостей, которым надоело изображать восхищение при виде глядящего буквально с каждой стены живописного кошмара и которых угораздило, пробираясь к выходу, угодить в расставленные господином Маевским сети.
