Генерал аккуратно пересылал Глебу сообщения об убийствах, совершенных с немотивированной жестокостью. Ограбление заканчивалось выстрелом в упор, а сумма чаще всего оказывалась просто смехотворной. Злому и Медведю фатально не везло. Мало того, что, располагая огромным богатством, они были вынуждены убивать и грабить только ради того, чтобы не умереть с голоду, так еще и жертвы им попадались такие, что добыча порой не окупала стоимости потраченных боеприпасов.
Несколько раз около тел убитых подбирали гильзы от старого армейского «кольта». Это было очень удобно, поскольку почти полностью исключало возможность ошибки, но такая лафа очень быстро кончилась — кончилась, надо полагать, вместе с патронами к этому не слишком распространенному в наших широтах оружию.
Сообщения Потапчука Глеб тщательно обдумывал, и именно эта работа утомляла больше всего. Поток сообщений не иссякал, а их содержание было самого мрачного свойства.
Немотивированная жестокость… Когда Глеб просматривал свою электронную почту, у него создавалось впечатление, что жители центральных областей России только тем и занимаются, что лишают друг друга жизни, старательно изыскивая для этого все более изощренные и кровавые способы. При этом он хорошо понимал, что сообщения уже прошли тщательный отбор. Сначала их сортировали на местах, просеивая через грубое сито предварительного дознания, отделяя последствия пьяных скандалов, несчастных случаев и семейных ссор от предумышленных убийств. Затем эта груда кровавых дел попадала в руки аналитиков с Лубянки, а после них сообщения просматривал Федор Филиппович, отправляя Глебу лишь те, которые казались ему имеющими отношение к делу.
Несколько раз Сиверов сбивался со следа, но очень скоро научился безошибочно выделять из огромной массы поступающей информации ту, которая касалась беглых банковских охранников. Иногда ему казалось, что он угадывает нужное сообщение раньше, чем успевает прочесть хотя бы первую строчку. Но он шел за ними по пятам — шел так же, как тогда, в катакомбах, без колебаний выбирая из множества одинаковых коридоров тот единственный, который мог привести к цели.
По ночам, в те короткие часы, которые удавалось урвать для сна, Сиверову начала сниться Ванга. Давно умершая слепая пророчица ласково улыбалась ему беззубым ртом и одобрительно кивала, ничего не говоря. «Оставь меня, старушка, я в печали», — бормотал он во сне, а потом просыпался и возобновлял погоню — то ли с новыми силами, то ли вообще без сил, на одних нервах, было уже не разобрать.
И вот он очутился здесь, в сорока с лишним километрах от захолустного райцентра, затерявшегося на широких просторах Рязанской губернии. Два дня назад в райцентре был убит ночной сторож, охранявший инструментальный склад одного из домоуправлений. Его убили выстрелом в лицо; выстрела никто не слышал, из чего следовало, что убийца воспользовался пистолетом с глушителем. Местные менты только разводили руками, дивясь все той же немотивированной жестокости, с которой ни в чем не повинного человека застрелили из-за нескольких грязных железяк. Злой и Медведь перебили столько народу, в том числе и в погонах, что теперь им просто нечего было терять. Они действовали по принципу «мертвые не кусаются» и старались не оставлять свидетелей, видя в этом единственный способ уйти от правосудия. Но именно это их и выдавало; теперь, научившись отличать их след от других, Глеб видел его так же четко, как если бы он был начерчен на карте Российской Федерации жирным красным фломастером.
Без малого двое суток помотавшись по ухабистым проселкам, он наконец отыскал рыбака, который сказал, что видел каких-то людей — по виду городских — на заброшенной лодочной станции, построенной когда-то военными рядом с палаточным городком. Свидетель предположил, что это рыбаки, приехавшие из города провести денек-другой на лоне природы. Глеб, однако, чувствовал, что это не так: в мозгу его мигала красная лампочка тревожного сигнала, и, узнав у разговорчивого рыбака дорогу к лодочной станции, он помчался туда на максимальной скорости, которую позволяла развить так называемая дорога, — сорок километров в час.
Он шел не прячась, моля бога только об одном: чтобы эти уроды были на месте, а не рыскали по окрестностям в поисках новой жертвы.
Выстрела Глеб не услышал. В полуметре от его ног песок вдруг взметнулся фонтанчиком, похожим на маленький взрыв, и он увидел легкое, едва заметное облачко сероватого дыма, показавшееся на фоне темной щелястой стены лодочного сарая. Не останавливаясь, вынул из кобуры пистолет и трижды выстрелил по сараю. Еще одна пуля просвистела мимо. Слепой снова выстрелил и услышал, как в сарае что-то тяжело, с шумом повалилось. Потом в сарае застонали, и срывающийся от боли голос прохрипел:
— Медведь… Медведь! Он меня подстрелил! Вали его, Медведь!
— Стой! — бешено проорал другой голос. — Стой! Замочу в мясо, паскуда!!!
— Это спорный вопрос, — вполголоса произнес Слепой и выпустил все, что оставалось в обойме «стечкина».
От сарая полетели острые щепки, на месте которых оставались хорошо заметные белые сколы с черными дырками посередине. Глеб увидел, как в щель между двумя досками просунулось воронкообразное рыло милицейского автомата, и сейчас же на дульном срезе забилось злое бледное пламя. Гулкое эхо прокатилось над мысом, отразилось от береговой кручи и заглохло где-то в заречных лугах. Сиверова забросало песком. Он сменил обойму и выстрелил в ответ, целясь чуть повыше того места, откуда только что торчал автоматный ствол.
В ответ дважды пальнули из автомата: бах-бах — щелк! Последние два патрона были потрачены впустую. Попасть в цель тяжело, когда стреляешь, просунув ствол между двумя ограничивающими обзор досками, но палить наугад прямо сквозь доски, полагаясь на везение, может себе позволить только тот, кто на сто процентов уверен в благосклонности Фортуны. Если Медведь в это верил, он глубоко заблуждался: Глеб Сиверов точно знал, что упомянутая капризная дама уже отвернула от пары реликтовых быков свой сияющий лик. Свист прошедших высоко над головой пуль и характерный щелчок бойка, упавшего на пустой патронник, были наилучшим тому доказательством.
В сарае дважды вхолостую передернули затвор и грязно выругались. Тогда Глеб побежал, вытянув перед собой руку с пистолетом и стреляя на бегу. Пули дырявили трухлявые доски, превращая щелястую стенку в решето.
— Все, сука! Все! — отчаянно проорал внутри сарая голос.
— Еще не все, раз ты так орешь, — негромко возразил Слепой, на бегу меняя обойму.
Он обогнул угол и увидел черное пятно кострища с воткнутыми в песок рогатинами по бокам. На берегу, в каком-нибудь метре от кромки воды, стояла немолодая белая «семерка» с тонированными стеклами. Стекла тонировали кустарным способом, и пленка на них местами отстала, вздувшись продолговатыми пузырями.
Ворота лодочного сарая были распахнуты настежь. В глубине темного проема ворот что-то мелькнуло, и сейчас же приглушенно хлопнул выстрел. Глеб выстрелил в ответ и отпрянул за угол. Из темноты больше не стреляли — экономили патроны. Медведь позаимствовал ствол с глушителем у раненого напарника. Это было хорошо. Приятели слишком долго и бездумно расходовали боеприпасы, без разбора паля во все, что шевелится, и теперь уже не могли дать противнику отпор в своем фирменном стиле: выпустить сто пуль подряд — хоть одна да попадет, куда надо.
