— Может быть, — задумчиво произнес Юхан. — Ты, наверно, права, хотя я об этом и не думал… Знаешь, это интересно, — повернулся он к Малин, — давай сходим туда завтра вместе, и ты мне все покажешь.
Сначала его идея вызвала у девушки почти негодование: после того, что она пережила в музее, любой здравомыслящий человек постарался бы оградить ее от подобных потрясений, особенно, если она ему небезразлична. А ее сосед, видимо, сам свихнулся на кораблях! Малин подняла глаза на Юхана, уже готовая высказать все эти соображения вслух, но, встретив его теплый ласковый взгляд, промолчала.
— Ты боишься? — сочувственно спросил Юхан. — Единственный способ избавиться от страха — рассмотреть его хорошенько. Представь себе: сначала ты будешь избегать “Васу”, потом тебя начнет пугать старый город, или скалы, или открытые пространства… Тебе нужно научиться контролировать собственные эмоции.
Юхан говорил спокойно и очень серьезно. Такой тон он позволял себе редко и только в тех случаях, когда действительно беспокоился о Малин. Ей вспомнилось, как начались их странные отношения, похожие на отношения брата и сестры.
Когда ей исполнилось шестнадцать, родители по приглашению друзей поехали на яхте в Тронхейм. Было начало сентября, Малин хорошо запомнила, как стояла на прогретом солнцем граните и махала уходящим в море парусам. Людей на палубе уже невозможно было разглядеть, а Малин все не хотелось спускаться со скалы, чтобы тащиться домой от Кастельхольмена до самого Остермальма.
Родители считали ее самостоятельным человеком, во всяком случае, она вполне могла прожить две недели одна. Помнится, она завидовала Юхану, чьи “предки” надолго уехали в Центральную Африку. Он жил самостоятельно вот уже целый год.
Две недели пролетели весело и незаметно, пару раз родители звонили — удостовериться, что у Малин все в порядке. То, что за последние шесть дней не было ни одного звонка, нисколько не насторожило ее — значит, ей доверяют…
Но однажды утром Юхан зашел к ней и спросил, читала ли она сегодняшние газеты. Малин подняла его на смех — он прекрасно знал, что газет она не читала никогда. Тогда он подошел к ней и, положив руку на ее плечо, тихо произнес: “Произошел несчастный случай. Твои мама и папа погибли”.
Смысл этой фразы доходил до нее мучительно долго — так что лишь через минуту она смогла переспросить: “Как?”. Юхан рассказывал ей то, что успел узнать сам, но вскоре понял, что она его не слышит…
В последующие дни в ее квартиру приходило множество людей, все пытались утешить ее, чем-то помочь, но она почти не замечала этих людей и не запоминала их лиц. Самым важным, что осталось в ее памяти от тех дней, были ежедневные визиты Юхана. Он садился в кресло напротив дивана, на котором сидела или лежала она, и начинал рассказывать. За это время он, наверно, успел рассказать ей все, что знал, о море и мореходстве, о скальдах и об их стихах, о старинных шведских обрядах и об обычаях африканских племен, которые изучали его родители.
Наверно, он не был хорошим психотерапевтом — из депрессии девушку вывел не он, а Кристин. Первым признаком выздоровления было вновь появившееся желание танцевать. Визиты Юхана стали реже, но он продолжал опекать свою юную соседку. Приходя к ней, он усаживался в то же кресло и принимался обстоятельно расспрашивать девушку обо всем, чем она занималась и о чем думала. Выкурить Юхана из квартиры могла только Кристин, присутствие которой он почему-то переносил с трудом.
— Ну и, в конце концов, мне действительно интересно, если они нашли какие-то новые эскизы “Васы”. Ведь могли найтись и те, которые делал сам король…
— Да? — рассеянно переспросила Малин.
— Ты не слушала меня? — Юхан кротко вздохнул. — Я думаю, что эскизы тех двух статуй, о которых ты говорила, может быть, нарисовал сам Густав Адольф.
— Последний?
— Ну, конечно же, нет! Густав Второй.
— Ах, ну да, я совсем ничего не соображаю. — Малин чувствовала себя виноватой перед Юханом: ворвалась, рассказала какую-то безумную историю… Особенно эффектно, наверно, выглядел пассаж про ее утренний кошмар! Кому это может быть интересно? Надо было хоть чем-то сгладить впечатление. — Послушай, Юхан, я хотела спросить тебя, ты не подскажешь мне какой-нибудь сюжет из нашей истории… Для нового спектакля. Меня, например, интересуют викинги, я бы с удовольствием пофантазировала на эту тему, а тебя мы возьмем консультантом… — Она говорила, удивляясь собственным словам: что она несет, какое “возьмем”, если сама она, возможно, надолго в студии не задержится!
— Ну, тогда обрати внимание на эпос. Ты могла бы станцевать Регнарёк?
— Это когда небо рушится на землю?
— Не совсем… Огромный волк заглатывает солнце, на земле начинается пожар. Хёд убивает Бальдра… Но, послушай, такие вещи не знать просто неприлично…
— Я все помню, просто захотелось тебя подразнить. Но, возможно, ты подскажешь что-нибудь, чего я не знаю.
Она болтала с Юханом и думала, как глупо вела себя в музее. Вместо того, чтобы спуститься вниз и спросить обо всем у сотрудников, отчего-то впала в панику. Юхан прав: надо обязательно пойти туда завтра и убедиться, что никакими галлюцинациями она не страдает.
Как все-таки по-разному устроены человеческие головы! Ее сосед, например, запоминает факты ясно и отчетливо. Иногда Малин специально просила его напомнить, о чем шла речь в какой-нибудь книге, прочитанной им лет этак пять назад, и Юхан каждый раз готов был повторить ей содержание. Его можно было использовать как справочник. Сама Малин плохо запоминала прочитанные сюжеты. Чтобы забыть, о чем в книге шла речь, ей порой достаточно было двух-трех дней. Но стоило мысленно вернуться к тому времени, когда она это читала — оказаться на той же скамейке в парке или увидеть, что солнечный луч оставляет похожий след на страницах уже другой книги — и цепочки событий и рассуждений вставали перед ней, словно картинки вынутых из архива слайдов.
Впрочем, чаще бывало наоборот: Малин перечитывала книгу и тем самым вызывала к жизни множество воспоминаний. Вкус дорогого французского вина, подаренного ей три года назад Бьорном, можно было ощутить, если взять с полки пьесы Ионеско, которые она штудировала в том ноябре — тогда все свободное время Малин проводила на диване, потому что на улице было темно и слякотно, а на полу рядом с нею стоял бокал с пурпурным напитком, и то, что она читала, казалось ей очень смешным. Головокружительный запах прелых листьев, смешанный с морским ветром, щекотал ей ноздри каждый раз, когда она раскрывала рассыпающийся на отдельные страницы томик Стриндберга — она впервые прочитала его, сидя на скамейке у Норр Маларстранда, совсем недалеко от места, где жил этот писатель-женоненавистник. Отрываясь от “Слова безумца в свою защиту”, Малин смотрела на открывавшийся перед нею вид и не могла понять, откуда у человека, который каждый день мог любоваться на этот залитый солнцем пейзаж, столько желчи…
Вечер после разговора с Юханом она провела за чтением эдд, пытаясь понять, как можно поставить по ним балет. Она чувствовала, что предложение Юхана очень интересно, но конкретные идеи все не приходили в голову — по крайней мере до тех пор, пока ей не встретились описания Мирового Древа. Девять миров, полные разных волшебных существ, пронзает ствол Иггдрасиля. О́дин привязал себя к нему и, пронзенный копьем, девять дней провисел так, чтобы познать мировую мудрость — этот пример любил приводить Юхан, когда рассуждал о языческих обрядах. Кажется, это называлось “инициацией”. Сначала она сомневалась, но, дочитав “Прорицания Вёльвы” до двадцать восьмой строчки, поняла, что таких совпадений быть не может — утром спектакль с этим сюжетом уже приобрел в ее голове конкретные черты.
