Принесли заказ — холодные креветки, острые соевые проростки и вино. Малин взяла бокал в руку, хотела сказать что-нибудь, но не придумала и просто сделала большой глоток. Юхан тоже отпил из своего бокала. Возникла пауза, во время которой Малин боялась поднять глаза.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, — нарушил тишину Юхан. Он смотрел на девушку озабоченно и как-то неуверенно.
Ей захотелось зажмуриться. Сейчас произойдет нечто непоправимое. Собственно, уже произошло. Что бы ни сказал Юхан и как бы потом ни повела себя она, после этого оба они уже не смогут чувствовать себя так естественно, как прежде. Они не смогут не вспоминать этот разговор потом, и это до невозможности осложнит их ровные дружеские отношения.
Малин ожидала, что он начнет с главного, поэтому немного удивилась, когда Юхан сказал:
— Помнишь, что ты мне рассказывала про музей?
Малин поежилась. Она предпочла бы навсегда забыть об этой странной истории. За эти дни с нею больше не приключилось ничего необычного, и даже ее танцевальные фантазии почти прекратились. Ей хотелось верить, что галлюцинация в музее была результатом нервного перенапряжения. Зачем Юхан об этом заговорил?
— Это может показаться бредом, но с тех пор, как мы там побывали, со мной происходят странные вещи. Вчера, например, я наткнулся рукой на деревянную спицу. Вот, видишь? — Юхан протянул ей ладонь с маленькой круглой ранкой. — Ума не приложу, как она оказалась у меня дома, да еще воткнутой в стену рядом с выключателем. И еще эти сны…
Пока он говорил, Малин старалась понять, какое это имеет отношение к ней, и внимательно вглядывалась в лицо приятеля — оно было вполне серьезным.
— Какие сны, Юхан?
— Вот уже несколько дней я вижу один и тот же сон: он начинается на солнечной полянке, мне лет семь, и вокруг резвятся дети. Я знаю, что должен чему-то их научить, хотя все они старше меня… Потом мальчик с завязанными глазами тычет в меня травинкой — и в этот момент я чувствую жуткую боль, словно меня протыкают ножом. И каждое утро я просыпаюсь совсем разбитый, особенно болит то место под ребрами, которого коснулась травинка. Во сне я хочу убежать, но не могу сдвинуться с места, дети окружают меня, мне очень страшно… Я и не думал никогда, что можно так бояться. И вот они кладут меня в лодку, и я плыву в ней, а вокруг меня горит вода и копоть застилает небо… Я просыпаюсь, а страх не проходит, меня просто трясет…
Он посмотрел на Малин и осекся. Ее губы дрожали, а на лице была смесь досады и отвращения.
— Спасибо за бесплатный сеанс психотерапии! Я думала, ты считаешь меня человеком, а не подопытным кроликом! Или ты думаешь, с сумасшедшими надо разговаривать на их языке?
В слезах Малин выбежала из ресторана.
Уже темнело, а она все бродила по кривым аллеям Хумлегердена и никак не могла успокоиться. Ей не хотелось возвращаться домой — Юхан, конечно, теперь будет звонить ей весь вечер, и даже если она заткнет уши, все равно будет слышать его звонки, то телефонные, то дверные. Наверное, он действительно хотел помочь ей, но разве можно так грубо и бесцеремонно вторгаться в чужой внутренний мир, только чтобы потренироваться в практическом психоанализе?! Малин представила себе, что должен думать о ней сосед, если считает, что достаточно каких-то идиотских сказочек про сны, чтобы она ему поверила. Мол, вот видишь, и со мной случаются необъяснимые вещи, это вообще свойственно людям. А теперь давай вместе разберемся, что с нами не так… И она еще думала, что этому человеку можно доверять!
Малин кто-то окликнул, и, оглянувшись, она увидела двух мужчин-арабов. Один из них на ломаном шведском спросил, не знает ли она, в какую сторону Карлавеген. Она объяснила, но эти двое не торопились уходить.
— Фрекен, послушай, — спросил один из арабов с характерным выговором, — можно тебя спросить?
Малин подумала, что раз уж она “фрекен”, то неплохо было бы обращаться к ней на “вы”.
— Я сегодня родился и хотел бы с тобой это отметить. Как тебя зовут? — араб широко заулыбался.
На сегодня это стало последней каплей. После того, как Юхан, которому она так доверяла, вел себя с нею, как последний мерзавец, теперь еще и это “приглашение”… И она взорвалась.
— Хочешь со мной познакомиться?! — Малин кричала, наступая на араба, который был раза в два крупнее ее. — И ты думаешь, я всю жизнь мечтала, чтобы такой вот дебил, как ты, позвал меня “отметить” то обстоятельство, что он только сегодня родился?!
Мужчина оторопело попятился, что-то растерянно бормоча своему другу, а Малин все не унималась. С искаженным от гнева лицом она выговаривала незнакомцу все, что думала о мужчинах, об их идиотских уловках, об их дурацком чувстве превосходства — до тех пор, пока второй араб, потянув неудачника за рукав, не принудил его ретироваться, оставив Малин одну в сгущавшихся сумерках. Дрожа не то от холода, не то от внезапно прорвавшегося наружу бешенства, она пошла в сторону дома.
ГЛАВА 5
Нет ничего хуже, чем промочить ноги по дороге домой после тяжелой репетиции. Надо же было ей именно сегодня отправиться пешком — даже не удосужившись взглянуть на небо. Пока она шла по кварталу супермаркетов, где могла бы переждать дождь, тучи были тихими и неподвижными. Но стоило ей пойти по Люнтмакаргаттан между многоэтажными коробками офисов — и вот, пожалуйста, начался ливень, а спрятаться совершенно негде. Она поскорей свернула в сторону Ярлапаркена, чтобы зайти в какой-нибудь еще работавший магазин, в кафе или, на худой конец, просто добежать до дерева с густой кроной, но совершенно вымокла раньше, чем успела свернуть с Люнтмакар. А стоило ей спрятаться под козырьком какого-то здания, как дождь сразу стих. Подождав немного, Малин двинулась дальше, но как только отошла на некоторое расстояние от своего укрытия, ливень хлынул с новой силой. Дождь как будто охотился за нею, зло и азартно окатывая девушку холодными струями. Она еще пару раз пыталась переждать его, и снова повторялась та же история — стоило ей выйти под открытое небо, и жестокий ливень сразу набрасывался на нее.
В конце концов на Оденгатан ей удалось вскочить в поздний автобус, который, попетляв минут пятнадцать, остановился рядом с ее домом. За эту уловку дождь отплатил ей сполна — в те несколько минут, что занимал путь от автобусной остановки до дома, на ней вымокло все, что еще оставалось сухим. А напоследок почти у самой двери подъезда она со всего маху влетела в громадную лужу.
Сбросив в прихожей мокрую обувь, она помчалась на кухню включить чайник. Пока девушка искала в кухне пакет с сухими травами для лечебного чая, она заметила, что носки оставляют мокрые следы на светлом полу. Это означало, что ее ноги уже ничего не чувствуют. Только простуды еще не хватало! Наспех залив траву кипятком, Малин бросилась в ванную. Она так долго стояла под горячим душем, что ее лечебный чай безнадежно остыл, а озноб все не проходил — не помогал ни теплый махровый халат, ни шерстяные носки.
Беготня из прихожей в кухню, из кухни — в ванную, из ванной — к шкафу с теплыми вещами утомила Малин больше, чем целый день репетиций, и она почти без сил упала в свое любимое кресло у окна. Крыши соседних домов уже успели отмыться до первозданной чистоты, а дождь все не хотел угомониться. Малин чувствовала себя продрогшей птицей в ветхом гнезде. Ей хотелось сунуть голову под крыло и так проспать до следующей весны. В горле начинало першить, и озноб добрался уже до каждой косточки. Шерстяной плед, казалось, совсем не грел, дрожь прорвалась наружу и стала сотрясать тело. Малин чувствовала, что у нее поднимается температура. Придется снова идти к кухонному шкафу — там аптечка…
