Странно — чем больше усилий она прилагала к тому, чтобы нарисовать в памяти портрет Йена, тем отчетливей вырисовывались перед нею детали его жилища. Безусловно, у каждой вещи в этом доме был свой шарм. Мебель тоже может соблазнять, вот только непонятно: она такая сама по себе или ей передаются способности хозяина? Перед Малин возник карикатурный образ: дом, как цветок-ловушка, раскрывается перед гостьей, а его хозяин в глубине только ждет момента, когда она потеряет бдительность и станет легкой добычей. Приятно ли чувствовать себя мухой?!
Но, собственно, почему она должна так переживать? Большинство ее приятельниц сочли бы все это милым приключением и потом, встретив своего случайного любовника, не преминули бы с ним пококетничать. А ей даже страшно представить, что она когда-нибудь снова встретится с Йеном.
Но ведь ей никогда еще не было так хорошо в постели! Йен, этот бывалый плейбой, разбудил в ней что-то неизвестное самой девушке. Несколько лет с Бьорном приучили Малин к тому, что занятия любовью состоят из взаимных уступок. Бьорн не появлялся у нее неделями — и она гасила в себе желание, словно могла приберечь его про запас. А когда он появлялся на пороге ее квартиры, нужно было сразу же раздувать дремлющие искры, не отвлекаясь на те перемены, что происходили каждый раз в Бьорне. Получалось, что она занималась любовью со своим представлением о нем — живой человек рядом носил то же имя, был похож на него, но ей вечно не хватало времени, чтобы распознать в нем то нежное существо, что когда-то пробудило к жизни ее любовь. И она вспоминала, стараясь в воспоминаниях не отставать от стремительного напора его страсти. Потом, лежа рядом с ним, Малин вглядывалась в его лицо и восстанавливала в нем прежнее, извлекая на свет по одной черточке: лоб чуть больше нахмурен, но линии висков — те же, губы улыбаются все так же мягко, хоть чаще стали кривиться в неприятной гримасе. Это было похоже на то, как реставратор по рисунку восстанавливает лепнину. Некоторые выступы или углубления не поддаются — и тогда их оставляют такими, как есть. Малин поступала так же: обнаружив необратимые изменения в чертах любимого лица, мирилась с ними, добавляя в копилку памяти, чтобы в следующий раз узнавать и их.
Это всегда был один и тот же ритуал, каждый раз проводимый ею очень тщательно, чтобы ничего не упустить. До сих пор Малин была уверена, что больше ей ничего не нужно. С Бьорном все кончено, но со временем она встретила бы кого-то другого, кому могла бы доверять, и с этим мужчиной у них тоже появились бы свои привычки на двоих, свой условный язык, и она бы точно знала, что в нем ей нравится, и с удовольствием бы каждый раз снова убеждалась, что он — все тот же, ну, может, совсем немного изменился.
Йен не дал ей присмотреться к себе. Здесь что-то было не так: может, он знает какие-то приемы, которые действуют на женщину помимо ее воли? Все ее привычки, все “нравится-не нравится”, были отставлены в сторону, как лишнее и несущественное, а на поверхность вышла новая безличная сила, и она увлекла Малин, подчинила своей воле. После такой встряски девушка чувствовала себя не то опустошенной, не то очистившейся. Собственное тело казалось ей незнакомым, словно его подменили. По рукам, ногам и животу то и дело пробегала теплая судорога, а потом на некоторое время устанавливалось что-то, похожее на штиль — словно тела и не было вовсе.
Возле кровати послышалось слабое шуршание. Малин поднялась посмотреть, что происходит — это Мимир дополз до нее. За прошедшие сутки он ожил и, хотя каждое движение давалось ему с трудом, начал потихоньку обследовать помещение. Кот переползал из угла в угол на локтях — ступать на обгоревшие подушечки пальцев он еще не мог. Принюхиваясь и поминутно чихая, потому что нос тоже пострадал, он проползал немного и, быстро уставая, засыпал прямо в том месте, до которого ему удалось доползти. Малин дважды обрабатывала его раны днем, еще раз перевязала их, когда вернулась домой. После процедуры Мимир, чуть подергивая хвостом, добрался до подстилки и затих. Теперь, видимо, он решил устроиться на ночлег, но запрыгнуть на кровать ему не удавалось, так что осталось только лечь поближе к человеку — на всякий случай.
Малин протянула руку и погладила кота по спине. В темноте полоски казались не рыжими, а бледно-серыми. В ответ на ласку Малин услышала тихое, но очень внятное урчание — после всех страданий и треволнений у этого героя еще оставались силы на благодарность. Она решила, что ляжет спать к нему головой — вдруг ночью Мимиру станет хуже? Девушка переместила подушку, накрылась одеялом и почти сразу же провалилась в темную пустоту.
ГЛАВА 8
Будильник должен был прозвонить в шесть, но Малин проснулась сама, на несколько минут раньше. Когда такое случалось, девушку охватывало какое-то смутное беспокойство — сон исчезал мгновенно, но во всем теле появлялась безвольная слабость, не позволявшая подняться сразу. Малин выключила ненужный будильник — в голове и так стоял какой-то электрический треск.
Нужно было собираться и бежать на репетицию. Две минуты под душем, десять — чтобы выжать грейпфрут и позавтракать двумя бутербродами с тресковой икрой, три — перед шкафом с одеждой и три — перед зеркалом. Малин наспех покормила и перевязала Мимира — кот перенес экзекуцию безропотно и, только когда она накладывала на обожженные места мазь, несколько раз слабо ударил хвостом. Оставалось вытряхнуть вещи из сумочки и переложить в небольшой холщовый рюкзак, который Малин брала с собой, когда ездила на велосипеде. На кровать упали косметика, мелочь и странички из распадавшейся на части записной книжки. Давно пора завести новую, автоматически отметила про себя девушка. Из потертой кожаной обложки выглядывал желтоватый листок, сложенный вчетверо. Развернув его, Малин увидела руны, которые перерисовывала вчера.
Ей вспомнилась серая рябь фьорда, по которой ползут маленькие суденышки, — вид из кабинета Йена. Дощечка, пролежавшая в воде неведомо сколько лет… То, что надпись на ней до сих пор никому не удалось расшифровать, подстегивало интерес. Может, подкинуть эту задачку Юхану? Для таких, как он, единственное лекарство — работа. Насколько Малин знала, ее сосед уже месяца три не занимался ничем стоящим. Еще до того, как его стали мучить приступы страха, он жаловался на скуку — куда-то начала уходить та увлеченность, с которой он раньше часами просиживал в архивах и библиотеках. Наверно, чем бы ты ни занимался, есть какой-то запас интереса, и когда он исчерпан, начинаешь чувствовать себя усталым или, того хуже — впадаешь в депрессию. Вот и Юхан, похоже, просто устал от истории шведского флота. Зато сейчас самое время возобновить изучение древней скандинавской письменности, на несколько лет заброшенное — корветы, шхуны и фрегаты занимали слишком много времени, и сидеть над языческими надписями он уже не успевал. Малин надеялась, что если ей удастся увлечь соседа загадочной находкой, то он быстрее придет в норму.
Все еще держа бумажку в руке, она стала рыться в рассыпанных по всей кровати листках — позавчера она где-то записала номер приятеля Юхана, у которого он собирался некоторое время пожить. Телефон долго не отвечал, и Малин, поглядев на часы, уже хотела повесить трубку, когда наконец услышала долгожданное “халлё”.
