И переносит нас в тот небывалый край,
Где богачом становится бедняк, богач — великодушным.
Всепобеждающей лозе покорен всякий
[100].
Именно двойственной природой вина объясняется амбивалентность самого Диониса, который выступал попеременно в двух совершенно разных ролях — то как благодетель, то как губитель человека.
В ипостаси благодетеля он не просто поднимал настроение. Его целительный кубок возвращал человека к жизни. Чары Диониса вселяли мужество и прогоняли страх, по крайней мере на время. Бог вина воодушевлял причастившихся ему, пробуждая веру в самих себя. Конечно, это счастливое ощущение свободы и своих безграничных возможностей улетучивалось, стоило захмелевшему протрезветь или, наоборот, напиться еще больше, но, пока оно действовало, человеком словно владела некая высшая сила. Поэтому к Дионису люди относились совсем не так, как к другим богам. Они верили, что он присутствует не только вовне, но и проникает в них самих. Под его влиянием человек способен преобразиться и стать подобным Дионису. Вызванная вином скоротечная иллюзия собственного могущества — это лишь знак, намек, указывающий на то, что в человеке скрыто гораздо больше, чем ему кажется, и он «сам может равным богу быть».
Такое восприятие Диониса в корне отличалось от первоначальной идеи, когда служение ему виделось в том, чтобы с помощью вина достичь определенного состояния — развеселиться, забыть о печалях и заботах или напиться до исступления. Среди последователей Диониса теперь появились и такие, кто вообще не употреблял вина. Неизвестно, на каком этапе произошла эта радикальная перемена в сознании, возвысившая божество, которое на короткий миг раскрепощало человека за счет хмеля, до бога, дарившего свободу за счет вдохновения, однако в результате такого перелома Дионис на все последующие времена стал важнейшим богом греческого пантеона.
Элевсинские мистерии, связанные в первую очередь с Деметрой, имели огромное значение для греков. Сотни лет они помогали человеку «жить с радостью и умирать с надеждой», как выразился Цицерон. Но постепенно влияние их сошло на нет, скорее всего, потому, что таинства эти ограничивались узким кругом участников, которые не имели права разглашать сведения о священных обрядах. В конце концов о них остались лишь смутные воспоминания. С культом Диониса все было совершенно иначе. Главные празднества носили в основном открытый характер, и их живые следы сохранились по сей день. Великие Дионисии не были похожи ни на какие другие древнегреческие торжества. Они проводились весной, когда лоза начинала выпускать новые побеги, и длились пять дней. Это были пять дней радости и абсолютного мира. Все привычные занятия на это время прекращались. Никого нельзя было посадить в темницу — пленников и заключенных даже выпускали, чтобы они могли поучаствовать в общем веселье. Но проходили эти празднества вовсе не среди дикой природы, в глухой чащобе, где разворачивались буйные, жестокие оргии и кровавые пиршества, и даже не на территории храма со строго упорядоченными ритуалами жертвоприношений и жреческими церемониями. Местом чествования бога был театр. Диониса славили, разыгрывая спектакли. Величайшие образцы древнегреческой поэзии, входящие в число бесценных сокровищ мировой литературы, были написаны для праздника Диониса. Поэты, сочинявшие театральные драмы, актеры и певцы, воплощавшие их на сцене, считались служителями бога. Спектакли были священнодействием, зрители вместе с авторами и исполнителями совершали обряд поклонения. Предполагалось, что среди публики присутствует сам Дионис; его жрецу отводилось почетное место.
Разумеется, идея бога, способного духовно возвысить людей, вдохновить их на блестящие творения и блестящую актерскую игру, постепенно затмила все прежние представления о нем. Первые трагедии, которые принадлежат к лучшим в мире и до сих пор не знают себе равных, за исключением шекспировских шедевров, ставились в театре Диониса. Комедии там тоже играли, но трагедий было значительно больше, и вовсе не случайно.
Этому необычному богу, весельчаку и буяну, безжалостному охотнику и пламенному вдохновителю, тоже приходилось страдать. Но если Деметра переживала за дочь, то Дионис испытывал страдания за себя самого. Он был воплощением виноградной лозы, которую по осени кромсают, как ни одно другое плодовое растение, — с нее срезают все ветви, оставляя только голый ствол. Зимой на этот сухой, мертвый обрубок страшно и больно смотреть: кажется, что старый, скрюченный пенек уже никогда не выпустит зеленые побеги. Как и Персефона, Дионис умирал с наступлением холодов. Однако в отличие от нее он погибал в муках: его разрывали на части (в одних сюжетах это делали титаны, в других с ним расправлялись по приказу Геры
[101]). И всегда Дионис возвращался к жизни. Он умирал и возрождался вновь. Именно это счастливое воскрешение и праздновали в его театре, но злодеяния, учиненные по отношению к Дионису, как и совершенные людьми под его воздействием, были связаны с ним так тесно, что не давали о них забыть. Он не просто страдающий бог, он бог трагический. Единственный во всем пантеоне.
Между тем у его образа была еще одна сторона. Судьба Диониса подтверждала, что смерть отнюдь не конец всему. Его почитатели верили, что смерть их бога и последующее его воскрешение служат доказательством вечной жизни души после гибели бренного тела. Эта вера подпитывала Элевсинские мистерии. Сначала их главной героиней выступала Персефона, которая точно так же каждую весну воскресала из мертвых. Но как царицу мрачного потустороннего мира ее даже наверху, на залитой солнцем цветущей земле, окружал ореол чего-то нездешнего и жуткого. Разве могла она, несущая на себе неизгладимую печать смерти, олицетворять истинное воскрешение, победу над тленом? Дионис же, напротив, никогда не ассоциировался с силами царства мертвых. Пребыванию Персефоны в загробном мире посвящено множество сюжетов, о путешествии туда Диониса рассказывает лишь один, где он вызволяет из преисподней свою мать. Воскресая, Дионис предстает воплощением жизни, которая побеждает смерть. Не Персефона, а Дионис стал главным столпом веры в бессмертие.
