ГАЛАТEЯ: Оставь, прошу, свои насмешки. Он сын Посейдона, между прочим.
ДОРИДА: Да хоть бы и самого Зевса. Одно несомненно — он грубый дикарь и невежа.
ГАЛАТEЯ: Поверь мне, Дорида, это придает ему мужественности. Да, не спорю, у него всего один глаз, но видит он им не хуже, чем двумя.
ДОРИДА: А ты, кажется, сама в него влюблена.
ГАЛАТEЯ: Я? В Полифема? Да что ты! Но я понимаю, почему ты так говоришь. Тебя задевает, что он никогда не замечал никого из вас — только меня.
ДОРИДА: Одноглазому пастуху ты показалась красавицей. Право, есть чем гордиться! Что ж, по крайней мере тебе не придется утруждать себя стряпней для него — говорят, он с удовольствием поедает чужеземцев
[133].
Покорить сердце Галатеи Полифему так и не удалось. Она влюбилась в прекрасного царевича по имени Акид, и обезумевший от ревности циклоп убил его. Но Акид не ушел в царство мертвых, а обратился в речного бога, так что все закончилось хорошо. Любил ли Полифем кого-то, кроме Галатеи, и влюблялся ли кто-то в него самого, никто из античных авторов не сообщает.
Цвeточныe мифы. Нарцисс, Гиацинт, Адонис
Первый сюжет о происхождении Нарцисса встречается только в раннем гомеровском гимне VIII или VII в. до н. э., второй взят у Овидия. Между этими произведениями огромная разница. Это обусловлено не только временной дистанцией в шесть-семь столетий, но и коренными отличиями греческой и римской литературы. Гимну присущи простота и объективность. В нем нет ни капли вычурности. Его автор сосредоточен на теме повествования. Овидий же, как всегда, старается произвести впечатление на читателя, правда, надо признать, делает это мастерски. Эпизод, где призрак пытается разглядеть свое отражение в водах реки смерти, — изящный художественный прием, свойственный Овидию. Греческим поэтам подобная утонченность совершенно чужда. О празднествах в память Гиацинта лучше всего пишет Еврипид. Сама легенда представлена у Аполлодора и Овидия. Если в моем пересказе она местами грешит излишней цветистостью, это произошло исключительно под влиянием Овидия. Аполлодор ни в какие живописные отступления не пускается. Сюжет об Адонисе я беру у двух авторов III–II вв. до н. э. — Феокрита и Биона. Изложен он в характерной для александрийских поэтов манере — лиричной, немного сентиментальной, но неизменно изысканной.
* * *
Дикие цветы прекрасны повсюду, но особенно они радуют душу в Греции. Она не из тех стран с щедрой, благодатной землей, пышными лугами и плодородными полями, где царит цветочное раздолье. Это край каменистых троп, отвесных утесов, скалистых гор, поэтому живая красота «цветов благовонных, ярко блистающих» кажется здесь неожиданным дивом. Неприступные кручи покрыты пестрым красочным ковром, цветет каждая расселина и ложбина в угрюмых скалах. Контраст этого буйного разноцветья и сурового величия чеканных уступов неизбежно приковывает взгляд. Может быть, где-то дикие цветы и не привлекают большого внимания, но только не в Греции.
Так было и в древности. В те незапамятные времена, когда складывались греческие мифы, у людей точно так же захватывало дух от ослепительного весеннего наряда родных мест. Эти люди, жившие за тысячи лет до нас и совершенно нам чужие, чувствовали ровно то же, что и мы, наблюдая настоящее чудо природы: каждый цветок сам по себе нежен и хрупок, но сотканный ими вместе сплошной узорчатый покров словно гигантский радужный плащ расстилается по холмам. Древние сказители сочиняли одну историю за другой о том, как возникли цветы и почему они столь прекрасны.
Наиболее логичным и естественным было увидеть в этом промысел богов. Таинственные узы связывали с высшими силами все сущее на земле и на небесах, но в первую очередь самое прекрасное. Считалось, что наиболее изысканные цветы были созданы богами для каких-то своих особых целей. Именно так появился и нарцисс, который в отличие от привычного нам цветка с тем же названием переливался пурпуром и серебром. Его сотворил Зевс, чтобы помочь брату, владыке мрачного подземного царства, похитить дочь Деметры Персефону, в которую тот влюбился. Персефона с подругами собирала цветы в долине Энны, на лугу, где среди мягкой травы росли розы, шафраны, ирисы, гиацинты, прелестные фиалки. И вдруг ее взору предстал цветок невиданной красоты, прекраснее которого она еще не встречала, — воплощенное великолепие, «диво на вид для богов и для смертных»
[134].
Сотня цветочных головок от корня его поднималась,
Благоуханью его и вверху все широкое небо,
Вся и земля улыбалась, и горько-соленое море
[135].
Но из всех девушек его заметила только Персефона — остальные собирали цветы на другом краю луга. Она осторожно приблизилась к манящему ее чуду, опасаясь, с одной стороны, удаляться от подруг, а с другой — не в силах противиться желанию сорвать необычный цветок. На это и рассчитывал Зевс. Завороженная Персефона потянулась за сияющим дивом, но не успела она даже прикоснуться к «прекрасной утехе»
[136], как земля разверзлась и оттуда прянули угольно-черные кони, запряженные в колесницу, которой правил некто величественно-мрачный и демонически неотразимый. Он подхватил Персефону и, крепко удерживая подле себя, увлек с цветущей весенней земли в свои владения — царство мертвых.
Это не единственная легенда о нарциссе. Существовала и другая, тоже связанная с волшебством, но описывающая совсем иные события
[137]. Согласно этой версии, имя Нарцисс носил прекрасный юноша. Он был столь неотразим, что покорял сердца всех увидевших его девушек, но сам оставался к ним равнодушен. Прелестнейшие из прелестных не могли, как ни старались, привлечь внимание Нарцисса. Душевные муки безответно влюбленных его не трогали. Даже печальная участь нежной нимфы Эхо не пробудила в нем сочувствия. Она была любимицей Артемиды, богини лесов и покровительницы диких животных, но навлекла на себя гнев еще более могущественной богини — самой Геры, которая, по обыкновению, пыталась поймать мужа с поличным. Подозревая его в любовной связи с кем-то из нимф, Гера пустилась на розыски в надежде застать соперницу врасплох, но ревнивицу почти сразу отвлекла своей веселой болтовней Эхо. Пока богиня зачарованно слушала ее, других нимф и след простыл, поэтому, какая из них прельстила любвеобильного Зевса, выяснить не удалось. Раздосадованная Гера ополчилась, как всегда несправедливо, на Эхо, и нимфа пополнила ряды ее жертв. Богиня лишила бедняжку способности говорить самостоятельно, оставив лишь возможность повторять концы услышанных фраз. «Пусть за тобою пребудет последнее слово, — повелела Гера, — но заводить разговоры сама ты не сможешь отныне».
