Кому-то не мешало бы прослушать лекцию о надлежащей эксплуатации дома.
Он приоткрыл окно и прислушался. Но услышал только чей-то храп и позвякиванье собачьих жетонов. Он подтянулся, перегнулся через подоконник и приземлился в пустую спальню, загроможденную коробками и всяким хламом. Он постоял неподвижно несколько секунд, но храп продолжал звучать ровно.
С рыком, больше походящим на визг, к его ноге подлетела собачка. Вцепилась в его штанину и повисла на ней. Он отпихнул ее другой ногой. Существо заскулило, но приготовилось к новой атаке. Второй удар заставил собачонку отлететь в дальний угол спальни. Не дожидаясь, когда она очухается, он схватил ее за загривок и выбросил в окно.
Нет собаки – нет проблем.
Его пульс подскочил, когда он вышел из спальни. По венам забурлил адреналин, внутри все возбудилось. Прошло уже столько лет с тех пор, как он убил другого человека. Но разве можно позабыть этот внутренний трепет, эту необыкновенную эйфорию?
Пока он крался к хозяйской спальне, под его весом скрипнула половица. Храп прекратился, и он замер прямо напротив открытой двери.
Как могла его бесшумная поступь ее разбудить, если этого не сделал собачий лай?
Но вот зашуршало одеяло, и он задержал дыхание. А когда храп со странным фырканьем возобновился, напряжение спало и с его мышц.
Теперь он слышал каждый стук своего сердца в груди, ощущал, как кровь толкала по его телу кислород. По его конечностям побежала сладостная дрожь. И он почувствовал себя более живым, чем был все прошедшие годы.
А их уж минуло двадцать три…
Он заглянул в дверной проем. Момент истины…
Она лежала на спине – одна рука откинута в сторону, рот приоткрыт. Когда-то она была очень красива, но тяжелая жизнь сделала свое дело. Желтоватая кожа и потемневшие зубы… Она давно перестала следить за собой, на что также указывали бутылка джина и стакан, стоявшие на прикроватной тумбочке.
Как знать, может, он даже окажет ей одолжение? Она жила в доме-помойке. Не ухаживала за собой. Прожигала жизнь впустую. Но он побился бы об заклад: столкнувшись с неминуемой смертью, она будет отчаянно цепляться за эту жизнь, которую сама же безбожно растрачивала.
А убедиться в этом он мог одним-единственным способом.
Он пересек комнату и вытащил из кармана веревку. Ее конец уже был завязан в простую удавку. Он расправил петлю. Штанга потолочного вентилятора убедила его, что отлично выдержит ее вес. Многолетнее предпочтение алкоголя перед едой немилосердно потрепало женщину.
Перед туалетным столиком стоял стул. Он схватил его и поставил под вентилятором.
Подкравшись к кровати, он наклонился и позвал:
– Кристал!
Она шевельнулась. Ее рот закрылся, и она сглотнула.
– Кристал, – прикоснулся он к ее плечу.
Глаза женщины распахнулись. Замешательство быстро сменилось тревогой. Она резко выпрямилась. Ее губы приоткрылись, словно приготовились закричать. Какое это имеет значение? Поблизости не было никого, кто бы мог услышать ее крик. Но он все равно зажал ей рот рукой и потащил с постели. Прижав ее спину к своей груди, он обхватил другой рукой ее тело. Она сопротивлялась. Ее удары и пинки оказались на удивление сильными для исхудавшей женщины ее возраста. Но тягаться с ним ей было не по силам.
Он накинул ей на шею петлю. Ему незачем слышать ее крики. Парализованная страхом, она замерла. И тогда он потянул за конец петли.
– Пожалуйста, не надо, – прохрипела она. Лишив ее доступа воздуха, веревка заглушила слова мольбы.
Держа одной рукою петлю, а другой – ее тело, он приподнял ее к потолку. Ее ноги неистово затрепыхались в поисках стула, на который они могли бы опереться.
Но ее голова была уже под потолочным вентилятором. Он прикинул расстояние, которое должно было разделять ее ступни и пол, и намотал веревку на штангу. Перед тем как завязать конец, он ослабил веревку на несколько дюймов.
Она задышала судорожно, тяжело, с присвистом.
Он улыбнулся.
И выбил стул из-под ее ног.
Ее глаза широко раскрылись, мочевой пузырь расслабился и увлажнил ее серые тренировочные брюки. Ему в ноздри ударил острый и едкий запах мочи. Он отступил, не сводя глаз с подвешенного тела. А оно задергалось, заметалось в петле. Мыски ее стоп потянулись к полу, но не смогли до него достать. Ее конечности замолотили по воздуху.
В панике.
В отчаянии.
Ее руки потянулись к горлу. Пальцы вонзились в веревку. Ногти начали расцарапывать кожу, оставляя на шее кровавые следы. Но она так и не сумела высвободиться.
Смерть пришла к ней через одну или пару минут – затянувшаяся веревка перекрыла ей и дыхание, и кровоток. Вот уже и лицо ее размягчилось. И ноги, и руки прекратили подрагивать. Жизнь в ее глазах угасла, пока она смотрела на него. Ее тело еще несколько минут поколыхалось над полом и замерло.
Все было кончено.
Интересно, не такие ли ощущения испытывает наркоман, когда потворствует своему искушению? Похоже ли на это на действие героина?
Ему должно было быть стыдно. Он должен был бы ощущать свою вину. Но единственным чувством, наполнявшим все его тело, было удовлетворение.
Он заставил ее замолчать только для того, чтобы она случайно не проговорилась. Но он наслаждался каждой секундой, каждым мигом этого действа. И не важно, как долго ему приходилось обуздывать свое «я». Глубоко внутри он был убийцей.
Кристал была первой нитью, которую следовало обрубить. Но оставались и другие. Их тоже нужно было отсечь.
Смакуя зрелище, он отошел от покачивавшегося тела. Мобильный телефон в кармане умолял его сделать снимок, чтобы он смог переживать этот момент снова и снова. Но он устоял. Глупые ошибки часто оборачиваются большой бедой. Он просто смотрел и смотрел, стараясь запечатлеть эту сцену в своей памяти. Этого будет достаточно.
А через несколько секунд он выскользнул из спальни. Прокрался к открытому окну. Заросший двор был пустым. Он вылез из окна и пробрался сквозь заросли назад, к подъездной дорожке и своей машине.
Он не обманывался в том, что получал удовольствие от убийства. Как не обманывался он и в том, что уже думал о следующей смерти.
Глава 16
Стоило Шарпу закрыть глаза, как он снова видел все, что происходило в том злосчастном 94-м году. Время шло, Дженни все больше впадала в истерику. Десятилетний Ланс пытался ее успокоить. Он был еще мальчиком, но в ту ночь стал для своей матери и сиделкой, и нянькой. Шарп помогал как мог. Да и вариантов у него имелось всего два – оставить Ланса с больной матерью или отдать его в приемную семью, на патронатное воспитание. Но Шарп повидал слишком много детей, разрушенных этой системой. И, по его глубокому убеждению, ребенку – если только ему не угрожала серьезная опасность – лучше было оставаться в своей родной семье.
