Перед прогоном «Сапфиров» (тем более что в постановке ее не заняли – пантомимных ролей там просто не было) она прошла весь Столешников переулок.
Но подарок для Беловой не нашелся ни в Louis Vuitton, ни в Chanel, а сползать классом ниже в Prada или Gucci не хотелось самой Елене. Себя не уважать.
Переулок почти кончился, когда отчаявшийся взгляд Елены Авиловой упал на магазин в очаровательном особнячке.
Беловой не нужен был шарфик. Ей не нужен был кашемировый палантин.
Сапоги и туфли каждая женщина все равно покупает себе сама, тем более в случае с Беловой, как Елена профессионально понимала, выручили только большие удобные кроссовки с полной амортизацией.
Но все же подошла к двери. Просто потому, что не могла пройти мимо этого магазина. В принципе.
Взялась за ручку, собираясь с духом. Дух никак не собирался. Ручка стыла в пальцах. Начали подозрительно посматривать через стекло охранник и продавцы. Елена на миг задержала дыхание. Подумала, что муж очень просил, а он все-таки очень хороший, и с ним ей все-таки повезло. Зажмурилась. Выдохнула. И решилась отдать Беловой самое дорогое.
Свою очередь на ту самую сумку. Популярного черного цвета.
У вас может быть очень много денег. И очень крупные знакомства.
Но никакая сила не поможет вам купить ту самую черную сумку, просто придя в магазин. В магазине вас только запишут в очередь. И никакая сила не продвинет вас в очереди скорее, чем получится, потому что голова ее уходит в Париж, а там… Хоть всё это и враньё.
11
Но Белова только вылупилась:
– Зачем?
Потом:
– А что это?
А потом:
– Лен. Давай потом?
И добила:
– Извини. Мне некогда.
У Авиловой сердце затрепетало сперва от малодушной радости: очередь на сумку осталась при ней. А потом – от беспокойства: дружить Белова не хотела. Никак. Совсем.
Дверь хлопнула.
У Авиловой под макияжем загорелись щеки. Задрожали пухлые, не тронутые наполнителями губы.
Обычно поручения мужа были понятными. И обычно она с ними справлялась. Но сейчас… Сейчас они были в театре, а в театре Авилова была всего лишь артисткой миманса, Белова же – прима-балериной. Мужу как объяснить? У него все – «балерины».
Елена метнулась к двери на лестницу, шаги еще были слышны.
– Даша! – робко крикнула она в пролет: – Подожди!
Еще была одна, последняя идея, как это все поправить. В спа отеля «Хайятт» предлагали такой массаж, который… Но Белова перегнулась через перила, помахала рукой. И все.
– Ой, мамочки, – подвывая, сказала вслух Елена. Достала телефон, и старательно выгибая пальцы, чтобы не повредить об экран длинные ногти со стразами, написала:
«Она меня конкретно послала».
Потом поставила три плачущие рожицы, одну рожицу с поцелуем сердечком и четыре больших красных сердца, вполне выражающих ее супружескую любовь.
Телефон издал глотающий звук. Сообщение умчалось.
12
Обычно Авилов не читал смс от жены. Там все равно была одна лабуда с сердечками. Но в этот раз сообщения от нее он ждал. Очень ждал. И открыл тотчас же. Прочел. Удалил. Обернулся к сидевшим за столом:
– Что ж. Боюсь, Борис Скворцов дал нам ясный сигнал: он нам не друг.
Все молчали.
– Не слишком ли слабый сигнал? – подал голос кто-то из сидевших. Авилов не успел обернуться на говорившего. Ответил:
– Боюсь, что нет.
Молчаливый скепсис все еще витал над столом. Авилов выложил свой телефон на стол. Нашел номер, нажал вызов. Перевел на громкую связь.
– Привет, дорогой! – наполнил комнату голос Бориса.
– Привет. Слушай, – дружеским тоном начал Авилов, – есть разговор. По существу.
– Сейчас?
– Да, срочно, – серьезно ответил Авилов, обводя взглядом собравшихся.
– Знаешь, – тоном спешащего человека вдруг заговорил Борис, не подозревая, что его слушают шесть человек, – сейчас немного неудобно разговаривать. Можно я тебе сам перезвоню?
– Конечно!
Борис отключился. Авилов убрал телефон:
– Не перезвонит, – уверенно объяснил собравшимся. – К сожалению, я успел в этом убедиться. Из проверенного источника… Очень жаль, – с несколько подчеркнутым сожалением добавил. И они перешли к тому, ради чего здесь сегодня собрались.
13
Звонил Петр.
– Что-то ты быстро. Балет уже надоел?
Света была обижена, что ее высадили на полном скаку. Гордость подсказывала ей вообще не брать трубку. Но любопытство победило. Великое любопытство, которое в средневековых легендах побуждает рыцаря заглянуть в пещеру, из которой воняет серой.
– По тебе соскучился, – попал в тот же хамский тон Петр. – Ум хорошо, а полтора – лучше.
– Чего-о?
– Извини. Дебильная шутка из тех времен, когда я работал в чисто мужском коллективе.
– Я не обиделась, – все-таки обиделась Света. – На дебилов не обижаются.
– Есть разговор, – сменил тон Петр.
– Ну говори.
– Тогда нажми домофон, – ответила трубка. Света шагнула к окну, отогнула занавеску, скосила глаза вниз. Через узкую дорогу стоял забор, за забором жил жизнью муравейника трамвайный парк. Узкая дорога была пуста.
– Ты чо, оскоромился поездкой в метро? – ухмыльнулась Света, топая в коридор, к домофону.
– Открываешь или нет?
Света нажала кнопку. Звонок в подъезде внизу прожужжал и клацнул. Света отперла и приоткрыла дверь, послушала металлический стон лифта.
– Какой еще разговор? – спросила она, как только дверь лифта раскрылась.
– Большой и серьезный, – шагнул в квартиру Петр. – Об Ире.
– Я же все рассказала.
– Давай хоть чаю попьем, что ли, – снял пальто Петр. – Есть у тебя?
– Найду, – не слишком гостеприимно пообещала Света, пошла на кухню.
– Мне – в чистую чашку! – крикнул вслед Петр. – Если можно.
– Пей, что дают, – последовало.
Петр повесил пальто на вешалку. Там уже висела куртка – со знакомым «африканским тушканом» на капюшоне: Светина. Петр приоткрыл дверь шкафа: пусто. У Светы была только одна куртка – та, что на вешалке. У Ирины, похоже, тоже была только одна куртка. Та, в которой она вышла из дома. И пропала.
«Бессмыслица какая-то». Петр прикрыл шкаф.
– Ну? – повернулась Света.
Петр протиснулся между столом и потрепанным диванчиком, сел. Электрический чайник шумел, в нем начинала клокотать вода.
