Говорят, занятия бегом стимулируют кровообращение в голове. А оно в свою очередь – умственную деятельность.
После того как я до рези в легких побегал за ней по лестницам и коридорам, я вдруг стал видеть картину там, где до сих пор видел лишь кусочки мозаики.
Ирина отправилась в театр, потащила за собой ребенка: ей было в театр очень надо. Потом на встречу в кафе. Потом в театр. Типичные передвижения курьера, снующего между поставщиком и распространителем, которые не рискнут засветиться вместе, показать, что знакомы (а скорее всего, лично и не знакомы: это же бизнес, ничего личного).
В театре алмазы сбросили балерине в канифоль. Идеальная маскировка.
Чебурашка-лопушок здесь не Ирина. Чебурашкой была Белова.
Борису оставалось только забрать алмазы из пакета своей подруги-балерины, которая… Ну скажем так вежливо, целиком погружена в искусство.
Она не дура, Белова эта. Винтики в голове у нее вертятся. Достигла же она карьерных вершин. Заработала же свои деньги. Это называется иначе: «ученый дикарь». Обычное дело среди именитых шахматистов, музыкантов, атлетов. Талантливого ребенка рано помещают под стеклянный колпак будущей профессии. Пока обычные, бездарные сверстники изучают жизнь в ее человеческих проявлениях, вундеркинд лишь оттачивает мастерство. Достигает совершенства эндшпилей, скрипичных пассажей или там фуэте. Но сам не может себе купить билет на метро. И если поставить его рядом с бездарным сверстником, прошедшим школу жизни, покажется с дуба рухнувшим. Потому что ведет себя, как с дуба рухнувший.
Как Белова.
Думаю, о том, какую роль ей отвел Борис, она до сих пор ни ухом, ни рылом.
Думаю, она до сих пор считает, что Борис купил ей квартиру в Брюсовом переулке чисто по любви.
Борис? Ха-ха три раза.
Я думал, здесь любовный треугольник «она – он – его деньги».
Я ошибся. Белова ни при чем. Треугольник здесь другой: «он – деньги – еще больше денег». Борис богатый человек, уважаемый глава большой компании. Но денег много не бывает.
И потом еще такой момент. Борис начал в 90-е, и я еще помню время, когда он многое делал сам. Сам забивал стрелки. Сам стрелял. Ребята родом из 90-х, те, что выжили в бандитских войнах и успешно перелетели из криминальной тьмы на легальный свет, не боятся черной работы. Не боятся засучить рукава.
Андрей отправился в Конго, ему выдали водилу из структуры «Викинга» – недремлющее око. Через водилу было известно куда ездит Андрей, с кем встречается. Что за историю пытается раскопать. Насколько близко Андрей подошел к ручейку кровавых алмазов из Конго в Россию? Надо полагать, близко. Раз Андрея убили и еще двоих вместе с ним. Надо полагать, сделали это не работники ООН. Водилу оставили в живых: он должен был поведать, что на журналистов напали некие «люди, говорившие по-арабски». Просто и надежно. Вот только в Конго тут же выехали журналисты, которые стали основательно ворошить всю эту историю. Выяснили, что Андрея убили «белые». Тогда белым пришлось шлепнуть и водилу: тот мог поведать много лишнего.
Человек 90-х, Борис больше всего на свете дорожит своей новой респектабельностью. Но он думает, как бандит из 90-х, действует как бандит из 90-х.
Смерть Андрея на его совести? Да. Как и на моей.
Знал ли Борис обо всем? Есть его прямая вина? Отдал ли он приказ? Не знаю. Пока что.
Я знаю его давно. И знаю, что он не из тех, кто, извините за высокопарность, на стороне зла. Борис стрелял – но в бандитов, Борис убивал – но спасая других, например меня.
Я ему обязан жизнью, это я помню.
Я должен сначала сам с ним обо всем поговорить. Сначала задать свои вопросы. Сначала посмотреть ему в глаза.
Тогда решу, что делать. Со всем этим. С Борисом.
Во мне клокотало желание разорить всю его лавочку. Но я еще оставлял возможность, что все это просто ряд гребаных случайностей. Я цеплялся за эту надежду. Я цеплялся за собственную лояльность. Мне хотелось, чтобы мир оставался простым и понятным: Борис на светлой стороне, я с ним. Я хотел удержать эту простоту и ясность. Но чувствовал, что уже бегут трещины, уже брызжут осколки.
Ирина мертва. Андрей мертв.
Барыга в костюме – мертв.
Я должен поговорить с Борисом. Я попросту ему это должен.
Двери закулисного лифта раскрылись. На миг я подумал, что на меня сейчас выскочит та женщина. На этот раз с ножом.
Но из лифта вышел Борис. С бутылкой минералки.
Я знаю его давно. Человек, который выжил в 90-е, Борис мастерски умеет делать морду кирпичом. Так называемое «лицо игрока в покер». Не стереотипное – тупое и холодное, а живое, умное и спокойное. Оно и сейчас у него было таким. Но как я уже сказал, я Бориса слишком давно знаю. Я умею читать то, что написано за этим располагающим, даже приятным лицом-фасадом.
Сейчас там было написано: облом. Нет, не так. ОБЛОМ. Большими тяжелыми буквами, как в советское время писали СЛАВА ПАРТИИ, да еще с неоновой подсветкой. Обломало Бориса очень сильно и совсем недавно.
Я даже догадываюсь, что именно. В пакетике Беловой не нашлось камушков? Упс.
Борис засмеялся:
– Господи. Ты что? Меня, что ли, испугался?
Видимо, я в искусстве делать морду кирпичом совершенства еще не достиг. Пока что.
– И тебе – здравствуй, – ответил я. – Заседание Попечительского совета?
– В смысле?
– Зачем в театр-то среди бела дня приехал?
– Новый балет к премьере прокатывают на сцене. Заглянул посмотреть, как идут дела, поздравил артистов.
И вот тогда я увидел на его лице это выражение. Такое же, как тогда в больнице. Если бы я тогда не был с ними в больнице, я бы не догадался, что Борис так умеет: когда он навешивал Вере лапшу про якобы машину якобы расстрелянную, – врал легко, как дышал. Сейчас Борис тоже врал.
Я опустил телефон.
Мы, все мы, которые видели Советский Союз хотя бы в детстве, получили прививку отвращения к большим буквам и большим словам: добро, зло, справедливость, – тошнило после мира, труда, мая и прочей краснознаменной фальши. Мир для нас вдруг оказался не черным и белым, а из оттенков серого, – и так жить было куда приятней, комфортнее. «Он хороший человек, но…» или «он неплохой человек, просто…». Ни героев, ни злодеев, одни оттенки серого, от которых так легко отвернуться, сделать вид, что не заметил.
Мы отвыкли называть добро и зло их именами. А в итоге разучились их видеть.
Но добро-то никуда не делось. И зло тоже: от этого всего оно лишь вконец оборзело и расцвело, как плесень в темном влажном месте. Зло никогда не остановится само. Злу никогда не «хватит». Оно растет, выпирает, садится вам на голову, жрет ваших родителей, ваших детей, вас. Если только его не остановить.
Ну вот, вы уже и кривитесь: «добро», «зло», «черное», «белое», – мол, мир куда сложнее… Нет-нет, мир прост. Я настаиваю. В нем есть добро и есть зло. Люди хорошие и люди плохие. Я не постесняюсь – скажу: зло, зло, зло, зло… Ведь зло существует.
