Вот это я тогда и понял в избушке обходчика. Зло нельзя остановить. Но можно остановить злых людей.
И я не хочу заводить детей. Вот и все об этом.
А Борис… Борис, если разобраться, никогда мне не врал. Тогда в порту он сказал мне чистую правду. Он – плохой человек.
…Я с трудом отлепил во рту язык:
– Ну, Вить… Родителей не выбирают.
– Точно, – Виктор развернул фотографию к стене.
– Ладно, пожалуй, ждать не буду. Пойду… Вот, хотел телефон ему отдать. Отдашь?
– Вы ему в кабинете на стол положите. Никуда не денется.
Я развернулся, как избушка на курьих ножках, к Виктору задом, к двери передом.
Виктор подавил очередной зевок:
– Дверь сами потом захлопнете?
Я кивнул. Вышел. Снова прошел мимо кривули на постаменте. Вернулся в кабинет Бориса. Положил телефон ему на стол. Вышел в коридор.
А уж потом как следует – чтобы Виктор слышал – хлопнул входной дверью.
6
Борис посмотрел на телефон. Ничего нового. Число неотвеченных вызовов: Даша (14). Равнодушно смахнул телефон в сторону.
Перед Борисом светился экран лэптопа. Рука Бориса на «мышке» была тяжелой и неживой, как из цемента. Язык с трудом отклеился от нёба.
– Офигеть, – сказал безмолвному экрану Борис: – Офигеть.
Сбросил сайт. Нашел, что пишет об этом независимый новостной портал. Но и там повторялось уже всем известное.
Генерал Соколов, так много обещавший рассказать ФБР о делах критической важности, был найден мертвым на конспиративной квартире. Фэбээровцам удалось выяснить довольно много.
Во-первых, это было отравление.
Во-вторых, яд был нанесен на дверную ручку изнутри.
В-третьих, сделали это «пока что неустановленные русские».
Как там сказал Антонов? Соколов – старый кагэбэшник, у которого нет ничего интересного. «Проблема в том, что он предатель».
Борис тогда поразился этой совершенно советской черно-белой риторике в устах довольно молодого Антонова.
Борис пролистнул статью до конца.
Американцы требовали от российской стороны официального комментария.
Местоположение квартиры по-прежнему не разглашалось. «Наверное, ее уже моют, пылесосят», – тупо думал Борис: вселяют следующего. Мертвецу квартира не нужна. Борис захлопнул лэптоп.
Телефон зажужжал. Борис глянул на его экран: опять Белова. Он дал телефону просраться. На экране появилась надпись «Неотвеченный вызов». Пятнадцатый по счету. Борис открыл меню. Оно предложило выбор: позвонить? Борис отметил: заблокировать номер. А потом удалил имя Беловой из телефонной книжки.
Открыл то единственное сообщение, которым Ирина дала о себе знать. Борис на него так и не ответил.
Он не знал, что отвечать.
Вспоминаю наши дни в Грузии. Три сердечка.
Что за хрень?
Ира никогда не ляпала вместо слов какие-то наскальные картинки. Да еще сердечки! Какие, блядь, сердечки?
Это не имело никакого смысла.
Тут же затрещал телефон на столе – тот, с которым соединяла помощница. Борис снял трубку.
– Да.
Но голоса помощницы не услышал.
– Здравствуйте, как ваши дела? – дружелюбно поинтересовался полковник Антонов.
– Спасибо. У меня все хорошо.
Борис почувствовал себя персонажем школьного учебника по английскому языку.
Но полковник Антонов учился, видимо, уже по другим учебникам.
– Все? Рад слышать. А то мне после разговора с вашей подругой показалось, что у нее проблемы.
– У какой подруги?
– У вас много подруг? – полковник Антонов умел хамить таким тоном, чтобы у собеседника еще оставалась возможность принять это за шутку. – Однако. Я думал, женатые люди вашего положения более консервативны.
– Не вижу связи с положением.
– В самом деле? А я думал, это бросается в глаза. Президент всегда очень открыто выражает свое уважение семейных ценностей. Это наши так сказать государственные ценности. Верен семье – верен и в остальном, не так ли? Если человек неверен жене, разве можно на такого положиться в большем? Доверять? Может, он так же неверен и в остальном?
«Президент?» – что Антонов не просто треплется, Борис не сомневался. Сумел сказать равнодушно:
– Моя личная жизнь не вашего ума дело. Но просто чтобы прекратить этот пустой разговор: у меня нет подруги.
– Да?
– Да.
– Как странно. Я только что с ней разговаривал. Она мне показалась испуганной и расстроенной. Похоже, у нее проблемы, и она от вас ждет, что вы…
– Всего хорошего.
Борис стукнул трубку. Вытер вспотевшую ладонь о пиджак.
Вынул мобильный телефон. Открыл сообщение от Ирины.
Вспоминаю наши дни в Грузии? Три жирных сердечка, казалось, пульсировали, как пиявки, раздувшиеся от чужой крови.
Ирина никогда не писала ему подобные сообщения. Не могла писать. С чего?
Ирина так себя вести не могла.
А Ирина, которая «испугана» и «расстроена» – могла? Ирина, у которой «проблемы»? Ирина, которая сейчас сидит перед полковником Антоновым.
И он ей говорит: пишите, Ира, пишите…
Ее пальцы зависают над кнопками. Антонов заглядывает на экран: что она там пишет. Предать его, Бориса, она не может. Только не Ира. Нет. Она молниеносно придумывает единственный способ дать ему знать, что за ней сейчас наблюдают враждебные глаза, нависает враждебная воля… Враждебная воля, которая метит в него. Ира его предупредила! Сердечки. Целых три. Красный уровень тревоги.
Ее взяли. Спасай, что можешь.
Борис жестом Самсона, раздирающего пасть льву, раскрыл лэптоп.
Нашел в телефоне контакт, который игриво назывался «колибри». Крылья по документам принадлежали компании, зарегистрированной на теплых Каймановых островах. Может, там и нет никаких колибри. А может, есть.
Федя взял трубку немедленно.
– Привет, Федя, – старался говорить Борис ровно. Но сам слышал, что звучал его голос не ровно, а сдавленно. И молчание Феди стало из исполнительного – выжидающим. – Как быстро борт приготовить можешь?
– Как надо, – молодцевато ответил Федя. Что бы он там на самом деле ни думал.
– Надо – час назад.
– Понял.
Жил Федя в Шереметьеве. Поближе к аэропорту. В коридоре у него всегда стояла собранная сумка.
– В Лондон летим. С «Де Бирс» непонятки разруливать, – интимно добавил Борис, исключительно чтобы дать Феде почувствовать собственную значимость. Это, как он убедился, мотивировало сотрудников куда лучше, чем совместные пикники, медицинская страховка и даже зарплата.
