Эванс брел мимо танцовщиков спокойно, как мимо деревьев.
На лицах режуправления был написан тихий ужас – как будто Эванс выдернул чеку и сунул гранату им в руки. Понятно, что рванет. Непонятно, где именно. Эванс не знал поляну. Он был сейчас слоном в посудной лавке.
И даже об этом не знал.
Человек не рождается свободным. Он рождается у папы и мамы. И как верно заметил Джон Донн, нет человека, который был бы, как остров. Не в Москве, по крайней мере. У всех есть связи – в правительстве, в бизнесе, мало ли где. В советское время в балетной школе при театре учились дочки да внучки министров, членов политбюро, не говоря о козырных картах меньшего достоинства. Советской элите балетная школа при театре заменила институт благородных девиц (разогнанный после революции) да так им и осталась, когда сам Советский Союз развалился: балет-то вечен.
Хорошо питерским балетным надувать щеки в своем провинциальном превосходстве, изображать, что они такие все в творчестве, все в искусстве. Повертелись бы они здесь… Взять хотя бы Ниночку. Ножки, как у козы рожки, ступни утюжком. Какое уж тут искусство. Не балет во всяком случае. Мама Ниночки – директор Цветаевской галереи. Заседает в комитете по культуре правительства Москвы. Или вот Мирра. Папа Мирры – эстрадный певец, менее известный как совладелец нескольких торговых центров, знакомства – не дай бог он ими тряхнет. Или вот Ирочка. Ладная на вид, но грациозная, как паук-сенокосец. Папа Ирочки… Но и Ниночку, и Ирочку, и даже Мирру с ее громадными прямоугольными ляжками Эванс в рай пропустил: одобрил. Режуправление дружно выдохнуло. И тут рвануло.
Эванс остановился напротив Майи. Быстрый взгляд. Дернул головой к плечу: нет. Ольга даже шепнула ему в отчаянной надежде: йес? No, – словами сказал Эванс. Майя открыла рот. Но Эванс уже прошел дальше. За ним проплыли меловые лица режуправления. У Акима меленько задергалось веко.
Папой Майи был Илья Николаевич Свечин, глава Президентского комитета.
3
Петр опять проверил маячок, который отслеживал путешествия его телефона, подкинутого Беловой. Телефон вышел из дома в Брюсовом переулке. Прошел через Тверскую. Протопал по Камергерскому. Нырнул в театр. И оттуда уже не выходил.
Вечером – то же самое в обратном направлении. В книжный магазин «Москва» балерина Даша больше не заходила. «Зачем? Одна книжка у нее уже есть», – усмехнулся Петр.
Утром: Брюсов переулок – театр.
Вечером: театр – Брюсов переулок.
Дом – работа. Работа – дом. «Офигеть как весело», – первый раз подумал о ней Петр с симпатией. Разве что работа эта называлась балетом, в остальном жизнь прима-балерины была такой же скучной, как жизнь офисного планктона.
Что рассказать Борису? Хорошие новости: твоя подружка никуда не шастает.
Плохие новости: Борис просил узнать не об этом.
Петр проверил телефон Ирины. Ни сообщения, ни упущенного звонка. Позвонил, ожидая привычно услышать, как его выбросит на электронную почту. А вот это что-то новенькое. «Абонент временно недоступен».
Телефон Ирина выключила.
4
– Даша, привет!
– Привет.
Теперь по коридорам Большого она шла как своя. Ну почти как своя.
Свой это тот, с кем ты вместе учился в школе. Вместе пришел в труппу. В этом смысле она своей, полностью своей, в этом театре не станет никогда. И все же:
– Привет! Поздравляю, Даша! Удачно прошло.
– Спасибо.
– Привет.
– У тебя репетиция вечером, Даша?
– Нет, я танцую.
– А, точно. Удачи!
– Спасибо.
– Привет!
На сей раз спектакль был ее. Не ее – вместо Вероники. А ее – потому что подошла ее очередь танцевать. Давно поставленный в план. Часть рутины. Этим он был Даше и дорог.
Она уже не злилась на мальчиков, отказавшихся танцевать с ней в день ее московского дебюта. Она их понимала. Театр – это маленькая деревня. Все друг друга знают со школы. Сюрпризы и приезжие бесят. По факту. Поддержку надо заслужить. Своей – стать.
Зато теперь все другое. Теперь она часть труппы. Часть целого.
С ней здороваются. Ее поздравляют с дебютом. Желают удачи перед выступлением. Это большой шаг вперед. Как быстро она его сделала.
Даша, все еще улыбаясь, вошла в гримерку, где портнихи уже приготовили ей пачку. И остолбенела. Пачку-то приготовили. Безголовый, безрукий манекен стоял на железной ноге. Топорщился жесткий розовый тюль. По всему лифу торчали, свисали нитки, как будто пачка проросла корешками наружу. Стразы были с лифа срезаны.
На этот раз все прошло легче. Без рези в легких. Без чувства, что сердце проломит грудную клетку. Без темноты в глазах. Сердце билось, казалось, в горле. Неприятно. Но не более того.
Даше захотелось жахнуть дверью так, чтобы побелка с потолка посыпалась. Но прикрыла осторожно. Пусть видят, что ее так просто не достать.
Она направилась в кабинет к директору балета. Аким был на месте. Даша увидела, что на столе лежат списки артистов на репетиции «Сапфиров». Аким тут же накрыл их папкой.
– Даша! Привет! – поднялся ей навстречу.
– Здравствуйте.
Уставился ей в брови. Дурацкая манера не смотреть в глаза. Даша сдвинулась так, чтобы поймать его взгляд – поймала, и серые глаза испуганно отпрянули. Забегали. Взгляд опять повис где-то у нее надо лбом. Нижнее веко у Акима мелко дергалось. Но рот улыбался:
– Готова к спектаклю?
Зазвонил телефон. Аким глянул кто. Протянул руку к трубке.
– Нет, – ответила она. Ну а что? Готова, что ли?
Рука остановилась. Забыла про телефон.
– А что так? – уставился Аким на миг ей в глаза, и тут же опять – на лоб.
– У меня пачки нет.
– Да-да, прости, мы тебе ее заказали. Ты же знаешь. Просто «Фея горы» блоками идет – цех не успел. Но к следующему блоку все точно будет. Вероникина же пачка как? Ты же в ней выступала? Нормально ведь? Удобно тебе?
– Да, было нормально. А теперь с нее срезали блестки, – объяснила Даша.
– В смысле?
– С лифа впереди. Стразы, – показала Даша на себе. – Теперь их нет.
Второе веко у Акима задергалось тоже. Телефон опять заверещал.
– А что есть?
– Нитки.
– Этого не может быть. Ты не перепутала?
– Нет.
Если бы она рыдала, он бы, может, и не поверил бы. Но держалась она спокойно и серьезно. Говорила без привизга. С легким удивлением. Поэтому Аким цапнул тренькающий телефон и не дождавшись ответа, заорал:
– Оля!!!
Режиссер балета на том конце от такого приема поперхнулась тем, что намеревалась сказать – звонила-то она.
