«Да ты, гляжу, тот еще жук», – изучал его Петр. Теперь он уже не сомневался, что Степан Бобров в полицейской базе отыщется.
– Да, вы правы, – внезапно разжал хватку он. – Всех, конечно же, не запомнишь. Извините. Спасибо.
Уловил на лице Боброва удивление: и это все? И хотя интересно было бы поглядеть, схватится ли Бобров за телефон или хотя бы с какой рожей смотрит ему вслед, Петр не обернулся. Толкнул стеклянную дверь и вышел.
12
Майя в коридоре дожидалась конца злополучной репетиции. Сидела на полу, чувствовала, как в задницу отдает вибрацией музыка «Сапфиров», и подшивала туфли – что может быть естественнее? Никто и не подумает, что она сидит и ждет.
Еще не все потеряно, если она перехватит Эванса на выходе. Когда выйдет и отвалит все стадо. Хореографы всегда выходят последними. Она даже готова хлопнуться на колени – а что? – пусть видит: русская артистка, русский темперамент. Может, проникнется.
Буханье и лязг за дверью смолкли, вибрация под задницей угасла. Игла ходила туда-сюда, обметывая пятачок туфли суровой ниткой. В коридоре нарисовался директор балета. При виде Майи он запнулся.
«В засаде поджидает», – пронеслось тенью по его лицу.
– Здрасьте, – отрезала пути к отступлению Майя. Напасть на Акима? – тоже можно, решила она: не повредит.
Но Аким прожил в театре дольше нее – опыта у него было больше.
– А, дорогая, привет! Как твои дела? Туфли шьешь? Молодец. Туфли хорошие, пятак подшил – и вперед на сцену, в мое время таких не было, – он затарахтел так, что она не смогла вставить ни слова. Быстро перешагнул ее вытянутые ноги, и проскользнул в зал, едва приоткрыв дверь, будто был плоским, как лист.
Майя едва успела подняться – дверь чуть не заехала ей в лоб. Распахнулась снова – и так осталась стоять. На выход потянулись первые рекруты – мокрые и румяные, как будто их стегали банным веником.
– Как репетиция? – слышала Майя голос Акима.
Стадо на ходу бубнило:
– Хорошо.
Корда прошла. Но Аким все не выходил. «Жопу лижет», – поняла Майя. Она заглянула. Эванс целовал Вере Марковне руки. Верке! Марковне! Руки! Он их не выпускал. А грымза глядела на него и скалилась, как идиотка – будто не она вчера еще верещала по всем гримеркам, что если бы ей предложили танцевать такой ужас, она бы ни за что, ни за что…
Белова, ссутулившись, собирала манатки, переступала натруженными босыми ступнями, широкими и красными, будто перепончатыми. Аким осторожно, как лед палкой, пробовал на госте свой английский, выученный по аудио в московских пробках.
Эванс выпустил лапы Веры Марковны, приобнял Белову, тут же распрямившуюся. Тут же вылупившуюся на Акима, потому что Эванс уже орал, тиская ее, целуя:
– She is such amazing bitch!
Аким пошел пятнами – видно было, как у него под кадыком застряли все его приготовленные How do you do? и How do you like Moscow? Белова мяла в руках только что снятые туфли: разбитые на репетиции, они были похожи на грязно-розовых дохлых крыс.
Да, мрачно подумала Майя, иногда amazing это просто amazing. Для кого-то. Она быстро пересчитала план и тихо прикрыла дверь.
13
– Не хотите ли вместе пообедать? – все-таки применил свой английский Аким.
– Благодарю, у меня свое. Сейчас я вам покажу, – репетиция прошла хорошо, Эвансу хотелось разговаривать, разговаривать, разговаривать. – И даже угощу!
Он наклонился к своей сумке. Выкладывал из нее какие-то пластиковые коробочки. Открывал их, бормоча. Над его согнутой спиной все переглянулись: ну попали – а что делать – так надо. В пластиковых коробочках была какая-то полупрозрачная слизь. Все дружно и с легким отвращением подумали одно и то же.
– Это белковая смесь, – пояснил Эванс.
От этого их подозрения только окрепли. А тот все нахваливал:
– Полный набор витаминов и необходимых телу макроэлементов. Пожалуйста. Угощайтесь.
Даша взяла коробочку. Как подняла бы ногу, если бы Эванс сказал «подними ногу».
– Ой, у меня ж репетиция с девочками! – фальшиво спохватилась Вера Марковна. Сочно расцеловала Эванса, унеслась.
– Я понимаю возможный скептицизм, – все понял хореограф. – Но в любом возрасте не поздно начать вести здоровый образ жизни. Исключить кофе, табак, алкоголь. Следить за своим сахаром, сдавать анализы. Правильно питаться… Думаете, это смехотворно?
– Вы хотите жить долго? – поинтересовался Аким. Он не думал ничего, просто надеялся увести внимание Эванса в любые философские или мистические дебри, только бы от проклятых коробочек. Содрогнулся: Белова уже ела ложкой эту слизь.
Расчет удался, Эванс отставил коробочку, вынул телефон. Стал показывать фотографии. На всех них в разных комбинациях были одни и те же люди. Мужчина и девочка, мужчина и мальчик, мальчик и девочка, мужчина с лабрадором, лабрадор, оба ребенка и мужчина на лужайке, полная идиллия на лужайке.
– Мой муж, – пояснил Эванс. – Наши дети. Наша собака.
– А, – сказал Аким. Выражение его лица стало непередаваемым. Несмотря на бурные эротические приключения в прошлой жизни танцовщика, в вопросе однополых отношений Аким был консервативен, как викторианец.
– Хорошие, – кивнула Белова, невозмутимо наворачивая слизь.
– Я хочу жить долго – с ними, – ответил Эванс.
14
Белова села подшивать свежую пару туфель взамен разбитых, и тогда-то Майя к ней подкатила. Съехала спиной по стене, села рядом на пол.
– Даша, – начала с места в карьер она. – Я больше не знаю, кого спросить… Я, кстати, Майя.
Она старалась говорить, как пятнадцатилетняя школьница на первой дискотеке: всех повели танцевать, а она вот подпирает стену. Белова слушала, не перебивая. Майя пела:
– Он вас так любит. Эванс. Он вас послушает. Он же меня даже не посмотрел!
Глаза ее налились влагой. Белова молчала, даже не мигая. «Вот тупая», – подумала Майя. Выкатила слезу. Утерла тыльной стороной руки другую.
– Это так несправедливо…
Наконец Белову пробило.
– Ты зря так переживаешь, – сказала она.
– Да? – глаза Майи почти высохли. «Тушь бы не размазалась», – деловито подумала она, проведя пальцем под глазами.
– Да. Конечно, – заверила Белова.
– Вы так думаете? – в сердце Майи забилась надежда: «Офигеть! так просто»… Пусть, пусть замолвит словечко. Если за Майю попросит она, Эванс, скрипнет, скривит рожу, но не откажет. Не ей. Не сейчас, когда она для него amazing bitch. Майя, как все танцовщики, знала, что такое связь между хореографом и главной исполнительницей его заново рождающегося балета. Это не секс, это сильнее секса, сильнее любви, сильнее всего.
