Она прочла имя на карточке.
– Вы сказали – Геннадий… А здесь – Дмитрий Львович, – показала на визитку она.
– А это – если вдруг захотите сходить в театр.
«Да уж», – подумала Вера. Она захотела его поддразнить.
– Спасибо, Дмитрий Львович, – многозначительно и лукаво опустила визитку в сумочку.
Ее кто-то потянул за локоть. Приятельницы, очевидно, уже описали полный круг – и вот теперь снова ее нагнали. Теперь их овевал какой-то новогодний запах. Смеялись они громче. По пути, очевидно, успели подхватить бокалы, хитро выставленные торговцами, чтобы растормошить клиентов. Загалдели.
– Верка, вот ты где. Мы тебя потеряли… А тут что? …Ой, симпатичненько.
И Вера увидела на лице толстого антиквара это слово: говноедки.
– А Лиза где? – осведомилась она.
Оля неопределенно махнула рукой. Заговорила – с антикваром:
– А померить можно? – показала пальцем на шаль.
Антиквар рассыпался в фальшивых любезностях. Развернул к ним зеркало. Помощник – изящный юноша – распахнул плеснувшую кистями шаль.
– Нельзя помочь человеку, если он не хочет помочь себе сам, – раздраженно пробормотала Марина. – А я бы шляпку померила, вон ту.
– То есть? – не поняла Вера.
– Лиза в тубзике бухает, – внесла ясность Аня. Она присматривалась к бисерному ридикюлю. Оглянулась: – Ты куда?
Марина поправила на себе шляпку, и так, что Вера уже не могла слышать, остановила Аню:
– Не держи ее. Пусть идет. Диагноз липнет к диагнозу.
Аня и Оля оживились.
– Не осуждайте, – покачала Марина головой. Повернулась шляпкой к зеркалу в профиль. – Развод как молния. Ты сама тут ни при чем. Тебя либо долбанет, либо нет… Хорошо, – с сожалением сказала зеркалу, шляпке она. – Но куда я в этом пойду? Для Аскота она недостаточно прибабахнутая. Для улицы – слишком прибабахнутая. Может, скачки на кубок Москвы?
Обсудить Веру – и ее семейную жизнь – всем им хотелось давно, и разговор взвился, будто костер, в который плеснули бензин.
7
Лизу Вера и точно нашла в туалете. Но Лиза не пила, не рыдала. А красила губы, приоткрыв рот и пристально глядя на отражение. Вера принюхалась.
– Чего? – спросила ее Лиза в зеркало. И как ни в чем не бывало пояснила: – Я не бухаю.
Потом вспомнила поднос у стенда – который Вера, очевидно, тоже вспомнила. И уточнила:
– В смысле, я бухаю, потому что я алкаш. А не потому, что с Толькой развожусь. Кстати, когда я успеваю вспомнить, что я алкаш, то я не бухаю. Между прочим, это круто. Могу бухать, могу не бухать. Особенно если вовремя вспомню, что мне вовсе не хочется, а все это просто химическая болезнь.
Отношения с алкоголем Лизу занимали куда больше, чем отношения с «Толькой», более известным по первой двадцатке в списке миллиардеров русского «Форбс».
– А Толька что? – откровенно спросила Вера. Лиза тоже была из жен «первого призыва», неразменных со студенческих лет. И вот – развод в суде Лондона.
– А что? – искренне удивилась Лиза. – За детей бояться можно. Ну так мои выросли, пристроились – за них уже не страшно. За распил бояться можно, согласна. Если пилить будут на родине. Останешься, вон, как Мордкина – в трешке в ебенях. Вот этого бояться можно. Но Мордкин мудак. А Толька нормальный мужик, порядочный. Распиливаемся цивилизованно. Верка! Я буду богатой одинокой женщиной средних лет и – наконец-то! – в этой сраной жизни буду делать то, что захочу. Жить, где хочу. Выглядеть, как хочу. Захочу – выращу волосы на ногах. Захочу – нажрусь до соплей! Но как я тебе уже сказала… – Лиза решительно клацнула застежкой сумочки, – нажраться я не захочу. Я бухаю, потому что я алкоголик, а не потому, что я несчастная.
– Но…
Лиза посмотрела на Верино отражение и пожала плечами:
– Буду я скучать по Тольке? Буду. Но это тоже пройдет. – И добавила: – Ну а что? Лучше – как Маринка? У Вадика ее уже сколько там детей с той, второй бабой? Двое?
– Трое.
– Вот-вот. Ну не разводится он с Маринкой, и что? Лучше ей от этого?
– Лиза, я не знаю, – честно призналась Вера.
– Приезжай ко мне в Ниццу. Разберемся! Тебе молодые мальчики нравятся? Будем клеить латинских жиголо. – Она вдруг сменила тон: – …И Борька твой – тоже порядочный. Не бойся. Точно-точно. У меня нюх. – И тотчас соскользнула с тяжелой темы: – Приезжай – вместе оторвемся.
– Не, – вздохнула Вера. – Мне пока рановато, в Ниццу.
Лиза сделала сочувствующую мину. Но Вера закончила совсем не так, как думала приятельница:
– Мои будущие жиголо сейчас еще ходят в детский садик.
И обе расхохотались.
8
«В офис, блин. Лучше об дверь убиться, чем пойти работать в офис», – взвешивала Света свои планы трудоустройства. Пот тек по груди, пропитывал край простыни. Голова чесалась. Ушиб на лице пульсировал, как будто заново наливаясь кровью. Света подняла руку, чтобы отвести волосы с лица, но успела опомниться. Опустила руку на колено. «Правильно говорят: офисный планктон». Авдеенко Елена Викторовна жила, как амеба – просто и предсказуемо.
«Утром встала – закинула ребенка в садик, – примерила на себя ее жизнь Света. Пошевелила пальцами ног. Жар приятно размягчил мышцы. – Потом в банк. Потом забрать ребенка из садика. Домой». Выследить Авдеенко было парой пустяков. Один день был похож на другой. Выделялась среда: по средам дочку забирал из садика муж. И еще понедельник и четверг – два раза в неделю Авдеенко по вечерам выскакивала в фитнес-центр в своем Крылатском.
От досок сауны приятно пер сухой жар.
Авдеенко Елена Викторовна отлепила от лба волосы, тыльной стороной утерла капельки пота на губе. Света чуть сдвинула задницу, якобы освобождая соседке побольше места на скамье:
– Извините.
Мотнула волосами, отодвигаясь еще.
– Ничего-ничего, – кивнула Авдеенко – и задержала взгляд на ее лице. Смущенно отвела. И снова взглянула исподтишка.
«Есть. Клюнула», – удовлетворенно отметила Света. По пути сюда она уже собрала урожай взглядов. Она знала, как притягивает чужое любопытство багрово-фиолетовый бланш на морде.
– Об дверь ударилась, – сказала правду Света. Дальше пришлось приврать: – В темноте. Когда в туалет шла.
Изображая смущение, прикрыла синяк волосами – так, чтобы Авдеенко заметила ее усилия.
– Может, не надо бы – в сауну, – сочувственно предложила Авдеенко. – Вам бы лучше холодное.
Света махнула рукой. Изобразила смущение.
– Нет-нет… Просто немного об дверь. В темноте.
Авдеенко тоже смутилась. В отличие от Светы – искренне.
