Даша кивнула, ускорила шаг, чувствуя мерзкий холодок. А собеседница Вероники сделала круглые глаза, глядя позади Вероники, и завопила:
– Ой, Маликова идет!
Даша заметила на лице Вероники настоящий, не юмористический ужас. Всего на полсекунды. Но потом до Вероники дошло. Она пихнула шутницу:
– Оборжаться… Дура.
В костюмерной Риточка грубовато раздела другой манекен – с надписью «вийт». Задумчиво поскребла выведенное чернилами имя на подкладке – отстирается, не отстирается? Пачку скомкала, запихала в большую синюю сумку с логотипом «ИКЕА».
– Не знаю. Выбрасывать это говно теперь, не выбрасывать… – вслух задумалась она.
– А что там?
– От Вийт осталась. Вся шитая-перешитая. Под мышками пятна – химчистка уже не берет.
– На склад отправь, сами там пусть разбираются, – отозвалась за закройным столом коллега.
– Да склад и так уж лопнет скоро.
Риточка пинками загнала шелестящую сумку под кресло. Старые пачки всегда можно списать, а потом загнать какой-нибудь самодеятельности. «Король умер». Манекен голо показывал на спине бирку «вийт». Риточка схватила его за железную ногу, другой рукой за горло и поволокла на склад.
10
Режуправление балета – Ольга, Ада Ивановна и Сережа (все бывшие танцовщики, накануне пенсии удачно перескочившие в администрацию) большую часть рабочего времени сообща решало пазлы. То есть компоновало составы артистов на тот или иной спектакль и все причитающиеся репетиции. Помнить нужно было все. Кто с кем спит в данный момент. А кто уже разбежался. Кто кого терпеть не может. Кто от кого сделал аборт. Кто поссорился недавно, а кто так давно, что уже можно считать, что помирился.
– Беловой на «Ромео» нет дирижера, – Ада Ивановна показала пустую графу. Ольга зашуршала бумажками.
– Орджоникидзе не занят, – как бы задумчиво сообщила она. Как будто только что сделала это открытие.
Дирижеру Орджоникидзе, однофамильцу знаменитого советского наркома, балетные приклеили кличку Пожар в шашлычной.
Дирижер Орджоникидзе любил музыку. Преклонялся перед гением давно умерших композиторов. А потому ненавидел балет. Тупым курицам, бесился он, что Стравинский, что Прокофьев, что лязг кастрюль. Тут им играй быстрее. А тут помедленнее. Один такт растягивался, другие сыпались, как горох. Великий композитор вертелся в гробу, как пропеллер, от такого кощунства, а у Орджоникидзе начинало болеть за грудиной, предвещая инфаркт. Орджоникидзе чувствовал себя единственным заступником покойных гениев. Под его палочкой оркестр играл, что написано в нотах. «Подождать тебя? – орал Орджоникидзе из ямы балерине. – А в метро тебя тоже поезд ждет?»
Вероника спокойно отвечала со сцены: «Нет. Я не езжу в метро. У меня «мерседес» с шофером».
Трудолюбивая Марина Морозова подходила к рампе и принималась объяснять в яму: «Я понимаю, что у вас там в нотах написано темп аллегро. Но, выпрыгнув в гран жете, я при всем желании не могу приземлиться быстрее, чем приземлюсь». – «Ну так не прыгай высоко!» – бесновался Орджоникидзе. «То есть? А прыжок показать? Меня зачем столько лет балету учили?»
Элла Егорова поворачивалась спиной без объяснений. (У нее с Орджоникидзе однажды на гастролях случился короткий роман.)
Остальные девочки плакали.
Аким работал буфером. На ходу заключал компромиссы: «Здесь она поторопится и успеет в музыку – Марина, поторопишься? – но вот здесь уж вы ее подождите!» И принимал на себя шквальную ругань дирижера, как громоотвод молнию.
– Выписывай Беловой Орджоникидзе, – распорядилась Ольга.
11
Балеты Маэстро, безусловно, были гордостью театра. В русском двадцатом веке, когда уже невозможно было сохранить простой и наивный взгляд на жизнь, который позволял в девятнадцатом веке сочинять балеты про фей или заколдованных лебедей, Маэстро его чудесным образом сохранил. Его соседей арестовывали без вины и забирали среди ночи. Его одноклассников по балетной школе ссылали в Казахстан, а одного даже расстреляли как немецкого шпиона – за то, что однажды выступил на концерте в германском посольстве. Его собственный отец умер от тифа в эвакуации, а несколько танцовщиков-сверстников погибли на войне. Его главного соперника-хореографа уже после войны выкинули из профессии, потому что был «космополитом», то есть евреем, и до самой своей ранней смерти тот перебивался постановками для ансамблей песни и пляски, составленных из тех, кому в жизни тоже не повезло. Маэстро пережил все.
При этом сохранил больше, чем жизнь и рассудок. Он сохранил способность видеть и описывать мир в терминах влюбленных фей, очарованных наяд и заколдованных бабочек.
Наверное, балет стал его личным убежищем от всего сразу: войны, Москвы, коллег, партии и даже жены – партийного инструктора, строгой интеллигентной дамы с гулей на макушке.
Откатав порцию «Феи горы», театр зарядил блок «Ромео и Джульетт». Джульетту все балерины танцевали тоже по очереди – каждая один спектакль. Серию открыла Егорова. Даша ее закрывала. Таков был тактический расчет Акима. К девятому спектаклю «Ромео и Джульетта» уже всем успеет немного надоесть, но «на Белову» публика снова подтянется. Белову в этой роли Москва еще не видела.
Даша уже танцевала Джульетту в Питере. Роль знала. Другой в Питере была не роль, а сцена: узкая, но глубокая. Любая балерина, проработав в одном театре несколько лет, превращается немного в циркового пони, который даже в чистом поле ровно обведет рысцой круг привычной арены.
Арена в Москве была непривычной.
Шире питерской. Нужно было добавлять амплитуду движениям, быстрее и чаще наворачивать пируэты – чтобы поспеть к краю сцены вместе с музыкой. Вообще, двигаться быстрее, чем привыкли питерские.
Легко надбавить темп, когда сам ты маленького роста. Короткие ноги и руки слушаются лучше, реагируют быстрее.
Но Даша… «Она же такая… каланча», – беспокоился Аким.
– Ты куда? – окликнула его в коридоре Ольга. В руке ее, как обычно, были списки на репетиции: то ли только что снятые, то ли которые предстояло повесить.
– На сцену гляну.
– А кто там?
– Пожар в шашлычной.
– «Ромео» Беловой Орджоникидзе машет? – правдоподобно изумилась Ольга, как будто не сама это устроила.
Аким сделал гримасу.
– Бедная девочка, – посочувствовала Ольга. – Слушай, ну тогда мне туда не надо.
На самом деле, столкнуться с дирижером Орджоникидзе не хотелось и ей.
– А ты вот – ей передай. Ее в гости пригласили. К Свечиным домой.
– Вот блядь, – откровенно признался помощнице Аким. – А я думал, с Майей все само рассосалось.
– Может, и рассосалось, – подтвердила Ольга: – Меня Майя с «Сапфирами» больше не доставала. А тебя?
