Геннадий повернулся, широко улыбнулся и тут же склонился поцеловать не знающую крема и маникюра руку.
Риима Львовна выслушала.
– Тальони… – пробормотала она. – Трудновато.
В глазах у нее уже стоял гончий блеск, обычный для тех, кто любит деньги. Тем не менее женщина изображала недотрогу:
– Ну не знаю… Вы меня застали врасплох. Все-таки Тальони…
– Я вас понимаю, – заверил, скорчив ханжескую мину, Геннадий.
16
Римма Львовна дурой не была. «Присесть» (как это элегантно называли в Москве с подачи президента Петрова) после очередной ревизии фондов ей совсем не хотелось. Атласные башмачки не могли погибнуть во «внезапном» извержении московского водопровода – это не эскизы. Но здесь помог Дмитрий Львович, знавший о рынке старинной одежды, шляп, обуви и украшений многое, почти все.
– Туфли 1830-х годов? – потер он твердую пяточку подбородка, выступавшую из мягких округлостей.
– Стерлядки, – уточнил фасон Геннадий.
Знания в этом мире умножают не только скорби. Они умножают и деньги. Геннадий знал, что туфли фасона, который в России того времени ласково называли «стерлядью», повторяли модель, в которой танцевала балетная суперзвезда того же времени – Мария Тальони. Совсем как сейчас модницы копируют Ким Кардашьян или Кейт Мосс. Знала и Римма Петровна. Но вряд ли знали аудиторы музейных фондов, чья задача была не знать все о театре, а сверять индексы по описи с предметами в хранилище. Даже если бы и знали? Одна потрепанная и загвазданная шелковая туфелька для них ничем не отличалась от другой, такой же розовой и поношенной. Ведь не будут же они брать пробы ДНК с пота на стельке.
Знал и Дмитрий Львович.
– Понял, – коротко кивнул он.
Это была вторая стадия. Она тоже сошла гладко.
Но на третьей все кувыркнулось.
Башмачки, распяленные колодками из папье-маше, уже стояли на столе перед Геннадием, когда Борис Скворцов позвонил с извинениями.
– То есть как – уже не надо туфельку? – на миг потерял лицо Геннадий. Он бы сказал больше. У него было что сказать – сообразно всей длине цепочки, описанной выше. Но Скворцов, глава «Росалмаза», был клиент жирный. Не говноед. Он мог потом заказать что-то еще. А главное, репутация «трудного» или даже хуже – «токсичного» – положила бы конец делам. В Москве надо быть «легким» и «позитивным». Геннадий восстановил лицо и очаровательно добавил:
– Ничего. Все понимаю. Буду рад пригодиться в другой раз.
На том они с Борисом и разъединились. И тогда Геннадий завопил:
– Бля-а-а-а-адь!
Он дал себе время отдышаться.
Цепочку надо было снова трясти – но уже в обратном направлении.
Но не пришлось: Дмитрий Львович позвонил сам, и голос его трепыхался от восторга, от сдерживаемого смешка:
– …И ей тоже нужна туфелька Тальони! Представляешь?! Чокнулись они сразу все на Тальони, что ли?
– Может, сериал какой-то сейчас по Нетфликс идет. Про Тальони, – предположил Геннадий. – Покупательница-то не стремная? – напрягся он. – Ты с ней лично знаком?
– Говноедка. Но с деньгами. И не тупая. Так знакомить вас?
Геннадий не знал, радоваться ли спасению или не верить в простые совпадения.
Но Дмитрий Львович радовался:
– Слушай, может, мы с тобой быстренько налабаем этих башмачков в промышленных количествах, как турки – ковры столетней давности? Накупим балетных тапочек, потопчем, вываляем в пыли…
И Геннадий тоже выбрал радость:
– Круто, – сказал он. – Познакомь меня с ней.
17
Вера открыла шкафчик. Отодвинула флакон, другой. Уперлась в пудреницу, которую двигать было некуда – пришлось вынуть ее совсем. И наконец нашла, что искала, – золотой патрон помады. Вывинтила. Красная, как «феррари», а угол почти не скошен. Помада для особых случаев. Драматический цвет для женщины, которая надеется на… Вот еще! Вера хмыкнула, поставила помаду на место. Задвинула пудреницей, поставила на место флаконы, закрыла шкафчик.
Надела удобные туфли, взялась за дверь, и – вдруг скинула их. Вдела ступни в лакированные копыта, от которых тут же заныли кости. Гулко стуча каблуками-шпильками, вернулась в ванную, сгребла и бросила в раковину флаконы, пудреницу (некогда, некогда). Выхватила помаду, кинула в сумочку и, показывая красные подошвы, выбежала.
А в такси накрасила губы.
Пропеллер у Дмитрия Львовича был в мелких красных розочках, напоминавших язвочки. В нагрудном кармане – шелковый платок в тон. Вера поняла, что Дмитрий Львович «тоже готовился», ей стало смешно. И от этого немного досадно на себя: зря губы накрасила, теперь это выглядело как аванс, который она не собиралась отоваривать. Вера как бы невзначай втянула губы бантиком, слизнула помаду языком, рот сразу наполнился жирным, слишком душистым вкусом. Стены в комнате были темно-синего цвета. На них не было ни картин, ни фотографий – все заменял вид на Храм Христа Спасителя в окне без штор.
– Здравствуйте… Очень рада.
– Очень рад. Прошу.
Он показал на хромированное кресло с кожаными подушками, принял ее пальто. Вера ожидала, что дома у Дмитрия Львовича – раз уж он антиквар – будет, как в музее-квартире, например, Некрасова, в которой Вера была еще школьницей.
Увидев, что она исподтишка осматривается – хотя смотреть в пустоватой комнате было не на что, Дмитрий Львович пояснил:
– Я здесь не живу. Это галерея.
«Зря только помаду сожрала», – успокоилась Вера: приставать Дмитрий Львович и не собирался. Теперь ей уже стало немного досадно именно из-за этого. Юноша, которого Вера уже видела на стенде, внес поднос с хромированным кофейником Alessi и крошечными белыми чашками.
Теперь она заметила, что вид у Дмитрия Львовича, пожалуй, беспокойный. Он делал слишком много мелких движений. Что-то подергивал, оправлял, ерзал.
Было приятно перебить парфюмерный дух во рту горьким кофе. Вера едва успела сделать глоток, как вошел…
– Вот специалист, которого я вам хотел представить! – простер в его сторону руку антиквар.
Вера протянула свою:
– Вера.
– Геннадий. Но можно совсем просто: Гена, – он наклонился, показав небольшую плешь, и руку поцеловал.
– Гена – работник культуры, – ухмыльнулся Дмитрий Львович.
– А ты что, дамам руки не целуешь?
– Я? – Дмитрий Львович насмешливо развел руками, но беспокойство, заметила Вера, из глаз не ушло: – Я торгаш.
– Он врет. Он бескорыстно все это любит, – рассказал за него Геннадий Юрченко.
– Ну, я вас оставлю поговорить. У вас все есть? Может быть, коньяк? Вино?
И Вера, и Геннадий мягко плеснули руками: нет-нет, спасибо. И Дмитрий Львович деликатно закрыл дверь. Вера услышала, что он сразу начал говорить по телефону. Слов было не разобрать, но интонации взволнованные. А потом Дмитрий Львович перестал беспокоиться, что его услышат: заорал матом.
