– …Пугануть только.
– Точно. Стояк у тебя от этого. Я понял.
– Козел, – выругался Бобров. – Это у тебя на блядей стояк. Чем гаже дырка, тем лучше. Так вот я – не как ты!
Петр уловил в его голосе ноту морального превосходства. Оно было искренним. Тон – торжественным:
– А я их – спас.
Снаружи завертелись, застучали по корпусу щетки. Теперь обоим приходилось говорить громко. Орать.
– Охренеть! Им повезло!
– Да! Представь! Спроси у них! Спроси!
Что-то явно не складывалось. Петр ослабил хватку. Бобров это почуял – слова полились, словно из шланга, который перестали пережимать.
Бобров истекал потом, но кричал – как американский проповедник перед стадионом. А не как крыса, загнанная в угол.
– Лучше я ей! Сломаю руку! Пока ей! Не сломали жизнь! Я ее пугану! Она ссыканет! И спрыгнет с этого всего говнища! Понял? Найдет работу! Нормальную! Детей родит!.. Рука – зарастет! Усек?!
– Типа рыцарь ты?! А?! Санитар, блядь! Леса!
– Я их спасаю! От худшего!
Щетки лупили, молотили – сверху, с обеих сторон.
– А может! Тебе просто! Нравится их бить?!
– Пошел ты! Спроси их! Сам!
– Твоя извращенная!.. Личная жизнь! Это к полиции! – орал, перекрикивая удары щеток, Петр. – Я! Не полиция! Где – Ирина?!
Вдруг шум оборвался. Только тихое жужжание. Система опять перезагружалась.
– Не знаю я, – смахнул электрошокер Степан. – Насрать! Что ты пукалкой этой машешь. Я – не знаю, где эта Ирина. Я ее больше не видел. Не знаю.
Портал опять поехал: теперь его сопла обдували машину теплым воздухом.
Петр недоверчиво откинулся на сиденье. Бобров настаивал:
– Она села. Мы поболтали. Я высадил ее у «Чашки кофе». Как она просила. Больше я ее не видел. Не веришь – твоя проблема. Хоть усрись. Я больше ничего не знаю.
– О чем еще она тебя просила?
Бобров выругался.
– Болтали – о чем?
– Хрена я помню! О чем в машине с незнакомыми болтают? Я даже как звать ее не знал, пока ты не сказал. На фига мне?
– Сука, оживить тебе память? – опять ткнул электрошокером ему в шею Петр.
– Она объяснила, где ее высадить. Стремалась, что опоздала. Типа она ее уже там ждет.
– Подружка?
– Жопа лысая! – огрызнулся Бобров. – Откуда знаю? Сказала: она.
Но дверь уже была нараспашку.
– Козлина… Чтоб тебе, сука, рак на оба легких, – выругался Бобров. Шею саднило.
На портале зажегся зеленый свет. Ворота поехали вверх. Бобров схватился за руль, матерясь, завел мотор.
2
Люда подала кольцо в окошко. Рука Армена пропала, потом вынырнула с деньгами.
Когда Люда взяла купюры, рука Армена без особого напора перехватила ее пальцы, пожала. Люда спокойно вытянула. Армен и ухом не повел. Ритуал был такой же обоим привычный, как плакатик над окошком: «Ломбард золотые зубы не принимает», – среди одинаковых на вид окраинных многоэтажек нравы и заботы были простые.
И от театра далеко – не попадешься на глаза кому-нибудь из коллег.
– Сережки выкупить не хочешь?
Сережки она украла еще на гастролях в Италии.
– Не, – Люда запихала деньги в сумочку, в дальний карман, застегнула молнию.
– Ничего выкупить не хочешь. Вот ты как всегда…
Люда покачала головой, поднырнула под ремень сумки. Где она работает, Армен тоже не знал.
– Плохой он у тебя человек, вот что. Подарки дарит. А не женится. И толком не кормит. Смотри, какая ты худая уже. А я б женился! И кормил. Ты положительная. Работящая. За мамой ухаживаешь. Сына растишь. Мне б лет двадцать убрать, я бы… Эх!
Люда захихикала. У Армена были жена, трое сыновей, тоже в Москве, и четверо или пятеро внуков. Даже если убрать двадцать лет. Он сам это, впрочем, понимал.
– Кольцо выкупать тоже не будешь?.. Смотри. Богатое.
– Нет, – с сожалением качнула головой Люда. Она приучила себя не смотреть на вещи как на «красивые» или «некрасивые». Оценивала только потенциальную скорость продажи. Есть вещи «быстрые», есть «медленные», есть «тупиковые» – слишком странные, слишком броские. Но это кольцо ей понравилось. Люда вздохнула. Армен заметил.
– Давай подержу? Может, передумаешь.
А толку? Для такого кольца нужна совсем другая жизнь!
– До свиданья, – отрезала Люда.
– Увидимся, – показал в окошке улыбку Армен.
3
Вероника была идеальна. Почти во всем. В ее единственном недостатке Геннадий мог признаться только самому себе. Обладание такой подругой напрягало финансово. Дело не в деньгах. По неписаным московским законам, такой женщине не полагалось глядеть на ценники. А Веронике – приходилось. В глубине души Геннадий признавал, что схватил не по зубам.
Чем он сам устраивал Веронику, он и думать не хотел. Что она достойна кавалера пожирнее, она сама должна была понимать. Не просто красавица по всем московским требованиям, а еще и балерина! – таких сопровождают миллионеры. Но схватить в московском лесу дичь покрупнее, сделать оглушительную карьеру содержанки или супруги Вероника не могла. В ней была какая-то внутренняя трещина. И за это Геннадий ее немножечко презирал. Ее – и себя самого. Как человек, который купил дорогую вещь со скидкой, потому что еще в магазине сломалась молния.
Нет-нет. Не в деньгах дело. Он мог оплатить Веронике все. Он оплачивал ей все, что полагалось московской красавице ее полета.
Но она сама помогала ему добыть на это «все» деньги. Вот что портило удовольствие обоим. Вот что подтачивало отношения. Но и связывало, конечно, тоже.
Геннадий любил приходить с работы в пустую квартиру. Несколько вечерних часов одиночества.
Но сейчас квартира была не пуста. На вешалке пальто. На консоли сумка. Геннадий быстро ее распахнул. Обыскал. Телефон, бумажник, косметичка, в которой тоже ничего.
– Ты что – сегодня дома? – крикнул он в глубь квартиры.
– Нет, я в астрале, – огрызнулась Вероника.
«Мы не в духе», – закатил глаза Геннадий.
– На больничном.
Она вышла в коридор. Увидела раскрытую сумку.
– Я же на больничном! Я в театре сегодня не была!
– А канифоль?..
– С ней все в порядке! – рявкнула Вероника.
И скрылась в ванной. Хлопнула дверь. Хрустнул замок.
Вероника села у ванной, натянула свитер на колени. Она старалась унять дыхание.
Легкий стук в дверь.
