Даша отпихнула ногу, стоявшую у нее на пути. Славик опешил.
– Слушай…
Даша присела на корточки у шкафа. Объяснение есть у всего. Его просто надо найти.
– Ну и чего ты добиваешься? – в сердцах бросил он.
– Не знаю, – призналась Даша.
Выдвинула ящик с испорченной канифолью. Вытряхнула из пакета грязный купальник. Пересыпала в пакет канифоль. Та испустила напоследок белое облачко.
– Ты что, совсем уже?
– Я тоже так думала. Одно время, – серьезно объяснила она. – Но теперь знаю, что нет. Все в порядке.
Славик только руками всплеснул.
– Вот зачем ты так себя ведешь?
– Как?
– Что ты делаешь?
– Пытаюсь понять, что происходит.
Она поднялась.
– Ладно, идем.
– Ты всех отталкиваешь. От всех шарахаешься. Даже если тебе хотят помочь!
– Ничего я не шарахаюсь.
– Ты меня не слышишь!
– Конечно, слышу. Просто спешу.
– Думаешь, балет с тобой поговорит? Он тебя поддержит? Ты понимаешь, что однажды балет кончится? И что ты тогда будешь делать?
Даша на ходу завязала узел, чтобы не рассыпать.
– Ну давай! – заорал на нее Славик. – Продолжай! В том же духе! Останешься одна! Раз ты так хочешь… С кошками!.. Ты куда?
Даша перешла на мужскую половину – к гримерным солистов.
В балетной труппе ничего не оставалось тайной надолго, поэтому никто из парней не удивился, что Даша вошла в гримерку Славика, как в свою собственную.
– А он к тебе пошел! – только подсказал любезно кто-то.
Даша кивнула на ходу. Закрыла за собой дверь. Вынула из нижнего отделения все барахло, судя по запаху, копившееся месяцами. Положила пакет с канифолью на дно. Завалила, затолкала остальное. Задвинула шкафу челюсть. Вдела дужку замка. Набрала свой код. Дата премьеры «Баядерки», ее удачной роли. Щелкнула.
У всего есть объяснение.
И она его найдет. Просто не сейчас. Сейчас…
Даша отряхнула колени.
Славик уже стоял в дверях. Он, может, хотел сказать еще что-нибудь.
– Идем, – поторопила Даша. – Чего ты завис? Репетиция сейчас начнется.
Славик покачал головой, но послушно поплелся следом.
16
Риточка открыла дверь в гримерку ногой, заглядывая поверх охапки выстиранной репетиционной одежды в руках. Повернулась, и первым, что увидела, был ящик из-под канифоли на полу. Небрежно выдвинутый, так и брошенный. Совершенно пустой.
А ведь совсем недавно насыпала полный!
– Жрет она ее, что ли, – пробормотала Риточка в замешательстве.
Внутреннее радио тихо курлыкало: на сцене шла репетиция солистов. Курлыканье оборвалось. Видимо, хореограф раздавал замечания – слов слышно не было.
Риточка вывалила одежду на диван. Подхватила пустой ящик.
Съехала на лифте на минусовые этажи.
В костюмерной шипел пар.
– Галь, ты? – позвала Риточка сквозь дымовую завесу.
Костюмерша пытала распяленные пачки.
– Ну?
Риточка поставила пустой ящик:
– Будь другом, отсыпь канифоли.
Та отставила отпариватель на железную сетку.
– Беловой, что ли?
– Не понимаю! – сетовала Риточка без приглашения, как всякая молодая мать. – Сыплю, как в черную дыру! Все в момент исчезает.
– Может, в Питере как-то по-другому канифолятся, – предположила Галя. – Кто ее знает.
– Шагу без меня ступить не может, – с гордостью жаловалась Риточка. – Если я не послежу, не простирну вовремя, она в грязном в класс пойдет. Если я канифоли не досыплю, она в общий ящик канифолиться пойдет. И так вот – все!
Галя неопределенно промычала. Ей было завидно, показывать не хотелось. У костюмерш была своя иерархия. Одно дело – париться с кордебалетом. Другое – обихаживать балерин. Риточка все трещала в упоении:
– Уж и у Вероники из гримерной все запасы ей пересыпала. А сегодня – опять ящик пустой. Ну как это вообще?
– А Вероника-то что? – сменила тему Галя. – Так и на больничном?
Риточка презрительно махнула рукой:
– Она теперь из него неизвестно когда выйдет.
– На пенсию сразу, – пошутила Галя. Обе посмеялись. Поверженная прима больше не вызывала у костюмерш религиозного почтения. Риточка спохватилась:
– Чего радио-то у тебя молчит? Выключено? Так и повестку пропустишь.
Галя обернулась на пластмассовую коробку на стене – на лице проступил испуг.
– Может, репетиция уже кончилась? – запаниковала Риточка: – А мы не слышали!
Галя покрутила громкость. Донеслись какие-то голоса.
– Да не. Идет репетиция еще. Просто музыки почему-то нет. Болтают, наверное.
Риточка подхватила полный ящик.
– Галька, спасибо! Ты настоящий друг. Ну ладно. Помчалась. – Фальшиво пожаловалась: – Столько возни еще! Не то что с кордебалетом: оттрубила и поскакала домой. А тут…
У лифта Риточка притормозила – кнопка горела: занят. Риточка испустила тяжкий, но лицемерный вздох загнанной лошади. Потащилась на лестницу. Обратно – к груде выстиранной репетиционной одежды, которую до окончания репетиции надо было разобрать. Трико смотать. Купальники сложить. Кофты отдельно. Гетры по парам. «Ей без меня – никак».
17
Сцена театра Санта-Маргарита, как сообщил импресарио, была намного у`же московской. Прежде чем подписывать контракт, решили проверить, втиснется ли вообще обычный гастрольный набор (чуть-чуть старинной классики, чуть-чуть балетов Маэстро) в этот ящик.
Особенно беспокоились машинисты сцены.
Но и репетиторы нервничали: не перекосит ли мизансцены так, что их вообще невозможно будет узнать?
Деньги были – как выяснил Аким – не такие, чтобы за них можно было пережить любой позор. Порадовался в душе: не СССР на дворе, слава богу. Аким принадлежал тому артистическому поколению, которое еще помнило, как хлопались в голодный обморок советские танцовщики, как тащили с собой в чемоданах консервы и сухую колбасу, лишь бы сэкономить на гастролях крошечные валютные суточные.
Теперь все было иначе.
Теперь балет мог выбирать, куда ехать, а кому отказывать.
На черном линолеуме сцены налепили серебристым скотчем линии – обозначили границы сцены Санта-Маргариты.
«Поцелуй фавна» проходили, как говорилось, в полноги. Не прыгали, а шли или трусили рысцой, обозначая контур прыжков руками. Не вертели пируэты, а только показывали акцент: сначала скругляли руки перед собой – препарасьон, а потом палец вверх, как бы наматывая невидимую нить.
