Кроме того, граф Прованский писал неплохие стихи, широко известно было и его увлечение историей. «Месье жил обычно довольно уединённо, - вспоминает современник, - занимаясь литературой и делая исторические записи о тех событиях при дворе, которые проходили перед его глазами. Этот принц был единственным историком, которого я знал при дворе Людовика XVI»
.
В том же 1801 г., когда вышли эти мемуары, Людовик XVIII напишет по поводу этой фразы:
Чистая правда, что довольно долго я жил достаточно уединённо, что я всегда любил литературу, однако я не делал исторических записей и ещё менее того могу считаться историком. У меня действительно в 1772 г. была такая прихоть - написать воспоминания, я даже написал три десятка страниц, и возможно даже, что я не сжёг их с другими своими бумагами, когда дважды их пересматривал - в 1789 и 1791 гг. Если г-н С. и правда прочитал эту дребедень, написанную семнадцатилетним мальчишкой, то он судит меня слишком снисходительно.
Я также накропал немало стихов. За исключением логогрифа, для которого было избрано слово Пифагор, опубликованного под псевдонимом в Mercure, и мадригала, который я оставил у себя, все остальные постигла та участь, которой они заслуживали: ещё до того, как успевали просохнуть чернила, они перекочёвывали с моего стола в камин. Единственное мало-мальски значительное произведение, которое вышло из-под моего пера, но так и не было опубликовано, - это перевод книги Горация Уолпола под названием «Исторические сомнения касательно жизни и правления Ричарда III
.
Король, безусловно, рисуется, «не придавая значения» ни тем стихам, которые дошли, пусть в пересказах, до наших дней, ни многочисленным публикациям в том же Mercure. Однако он прав: историком его назвать действительно сложно. Впрочем, всё это не отменяет его сильнейшего интереса к научным знаниям. Как вспоминает один из его слуг, даже церемонию lever Людовику-Станислас использовал для научных бесед на интересующие его темы: «Поскольку он обладал обширными знаниями, то не упускал случая ими блеснуть. Если появлялся доктор Лемонье (Lemonnier), разговор сразу же заходил о ботанике, с историографом Моро он беседовал о хартиях и хрониках, о литературе - с академиком Рюльером, о городских слухах - с медиком его конюшен [...] а приходивший почти каждое утро доктор Бошен (Beauchênes) сообщал ему вчерашние новости»
.
Другим образом, который создавал Месье, был образ верного и любящего брата. Граф Прованский на людях, как правило, демонстрировал свою лояльность брату, а затем и государю, неизменно был с ним благожелателен и корректен, устраивал для королевской четы празднества в своих замках. После провозглашения герцога Беррийского королём все три брата и их семьи проводили много времени вместе, встречаясь почти каждый вечер; из-за закрытых дверей нередко доносились раскаты хохота. Из переписки Марии- Антуанетты мы знаем, что всякий раз, когда между ней и Месье происходил конфликт, Людовик-Станислас стремился к примирению, часто сопровождал Марию-Антуанетту во время её поездок за пределы дворца. Вообще, складывается впечатление, что Месье всегда стремился к скорейшему прекращению любых споров и разногласий внутри королевской семьи
.
Чем ближе к Революции, тем чаще принц поддерживал брата и в политических вопросах. Он разделял позицию Людовика XVI в его резко отрицательной реакции на «Женитьбу Фигаро»: считается, что именно он руководил нападками на Бомарше и чуть ли даже не оплачивал кампанию против него
. Во время участия в обеих Ассамблеях нотаблей он всякий раз, в отличие от большинства других принцев, выступал на стороне короля и проводил через свои бюро нужные короне решения. И наконец, когда за несколько дней до королевской декларации о созыве Генеральных штатов ряд принцев (принц Конде, герцог де Бурбон
, герцог Энгиенский
и др.) отправили королю так называемое «Письмо принцев», в котором предупреждали о том, что монархия может пострадать от неконтролируемых дебатов, и негодовали, что права первых двух сословий оказываются серьёзно ущемлены, граф Прованский подписать письмо отказался
, оказавшись одним из немногих принцев крови, которые стояли на стороне монарха.
Тем не менее Людовик XVI так и не ввёл брата в королевский Совет. Мерси д’Аржанто поясняет логику такого решения: королевская семья боялась, что граф Прованский станет играть в нём роль первого министра
. Впрочем, ситуация ясна и без австрийского дипломата: со времён Фронды короли Франции опасались допускать родственников к политике, понимая, что их сложно отправить в отставку и удалить от двора, как обычных министров.
Несмотря на то что место в Совете ему не предложили, Месье делал всё, чтобы создать образ твёрдого и дальновидного политика. Он нередко обсуждал со своими приближёнными вопросы текущей политики, формировал о них своё мнение и стремился донести его как до брата, так (нередко) и до широкой публики. Сразу после воцарения Людовика XVI, в октябре 1774 г., граф Прованский направил королю мемуар против возвращения парламентов, озаглавленный «Мои мысли». В те годы принц выступал против Тюрго и немало делал для того, чтобы добиться отставки реформатора
, стремился отстранить от власти Ж. Неккера
, ему приписывали карикатуры на Тюрго и Калонна
. И впоследствии граф Прованский никогда не упускал возможность подчеркнуть свою политическую роль. Выступая перед братом после закрытия первой Ассамблеи нотаблей (1787), он не преминул отметить, что «счастлив быть первым дворянином королевства, поскольку это даёт ему возможность выступать перед королём от имени дворянства»
.
Созданные принцем образы, по большей части, работали и довольно успешно. Он нравился людям, снискал репутацию человека умного и вдумчивого. Это хорошо видно по воспоминаниям современников. Герцог де Крои, вспоминая про одно из выступлений Месье в 1775 г., рассказывает, что тот говорил «великолепно» и «с изяществом». «Мы все были очарованы, поскольку он продемонстрировал величайший талант для работы в Совете. Это было действительно впечатляюще для его двадцати лет, невозможно представить ничего лучше [...] Грация, сила, справедливость, благородство, наконец тон и суть, - всё там было»
. «Месье держал себя с большим достоинством, чем король»
, - напишет в своих мемуарах Ж.-Л.Г. де Кампан, придворная дама Марии-Антуанетты. Даже те современники, которые относились к Месье с презрением, как Ж.-Л. Сулави, признавали, что ради получения должностей, возвышения фаворитов и сколачивания своей группировки он интриговал меньше, чем королева, а в его финансах царил порядок
.
В результате к середине 1780-х гг. популярность Месье была едва ли не больше популярности любого другого члена королевской семьи: ему верили, его любили, с ним связывали надежды. В 1784 г., на премьере «Женитьбы Фигаро», зал приветствовал его бурными овациями
. Когда в 1787 г. падение авторитета Людовика XVI и Марии- Антуанетты вызвало лавину оскорбительных памфлетов и сатирических гравюр, на эстампе, изображающем умирающую Францию, именно Месье перевязывал ее раны. Когда 17 августа того же года граф Прованский прибыл в Счётную палату для регистрации королевского эдикта, его встретили цветами и шквалом аплодисментов, тогда как графа д’Артуа, приехавшего с тем же эдиктом в Налоговую палату, освистали
.
