Я лишь ужинаю. Я съедаю не больше трёх унций хлеба, а перевариваю их не лучше, чем три унции свинца. Тем не менее с шести часов утра до трёх часов дня я чувствую себя хорошо, и думаю, что с той поры, как придётся вовсе обходиться без еды, буду чувствовать себя отлично и весь день
.
В 1801 г. Курвуазье счёл, что его должность практически превратилась в синекуру. Здоровье его было подорвано, и он решил вернуться во Францию, дабы умереть на родине. В октябре 1803 г. его не стало.
Нет сомнений, что Курвуазье-старший покинул Людовика XVIII человеком глубоко разочарованным, и всё же, как мне видится, проблема была не в том, что «кто не вельможа, тот никто». Ещё в бытность Месье Людовик-Станислас поддерживал и брал на службу даже многих талантливых ротюрье. Не изменил король своим принципам и в эмиграции: к примеру, он всегда был максимально любезен с Ж.-Ф. Гильерми (Guilhermy)
; когда в 1794 г. до Вероны дошли сведения, что тот с трудом сводит концы с концами, граф Прованский пригласил Гильерми ко двору, чтобы иметь возможность ему помочь
. Мэнсел объясняет ситуацию с Курвуазье иначе: «Многие из придворных Людовика с удовольствием променяли бы долгие часы, которые они проводили за его столом и в его карете, на долю, пусть даже крошечную, того доверия, которым пользовался Курвуазье. Но Людовик, как и современные политики, скорее всего не хотел пребывать весь день в окружении тех, с кем занимался делами. Более того, когда он опустил барьер между двумя мирами, из этого ничего хорошего не получилось. Его приглашение Гильерми [...] на свадьбу племянника и на свадебный ужин (так, что Гильерми сидел за одним столом с Королём Франции - невиданная честь) вызвало ураган протестов в роялистских кругах. В чём смысл бороться с Революцией, если сам двор ведёт себя на революционный манер? И избежать такого отношения для Людовика оказалось чрезвычайно тяжело»
.
Тот долг, который он не смог отдать Курвуазье, король отдал его сыну. Жан-Жозеф-Антуан был избран не только членом Академии Безансона, но и ее председателем, стал депутатом, кавалером Ордена
Почётного Легиона, а при Карле X - министром юстиции, членом его Совета и даже хранителем печати.
Этот рассказ о ближайшем окружении Людовика XVIII был бы неполным без некоторых комментариев. Прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что среди его советников, по крайней мере с 1795 г., преобладают дворяне, имеющие репутацию отнюдь не консерваторов, а либералов. Де Кастри, де Сен-При, де Ла Вогийон, не говоря уже о де Жокуре, воспринимались как люди, понимавшие необходимость перемен и отнюдь не являвшиеся сторонниками Старого порядка
.
Вместе с тем сложно не заметить любопытный парадокс: хотя, будучи опытным политиком и дипломатом, лорд Макартни отзывался об окружении короля весьма уважительно и не сомневался в его компетентности, и среди современников, и среди историков считается хорошим тоном относиться к соратникам Людовика XVIII весьма скептически, чтобы не сказать больше. Здесь достаточно вспомнить происхождение знаменитой фразы о том, что «Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились» и процитировать письмо шевалье де Пана
, в котором она употреблялась:
Вы часто говорите нам о безумии Вероны. Увы, мой дорогой друг, это безумие всеобще и неизлечимо. Сколь же вы обманываете себя, полагая, что при дворе брата есть хоть немного разума; мы видим всё это вблизи и страдаем. Все неисправимы; никто не может ничего забыть и чему-либо научиться. Все вожди аристократии, все влиятельные люди с лихвой перекрывают идеи Кобленца. Таким образом, надеяться не на что. Ход событий, несомненно, вернет монархию, но никогда Людовика XVIII. Дурные советники этого принца ускоряют уничтожение его древнего дома;
они обречены, и он потянет за собой всех этих неизменно слепых людей, служащих и жертвами, и примером
.
Людовик XVIII переезжает из Вероны в Бланкенбург, но для Монаршьенов мало что меняется. «Известно, что там нет ни одного разумного человека, - с грустью делится Малуэ с Малле дю Паном, - любящего свою страну и своего короля и могущего с пользой им послужить; нечего ожидать от их советов, агентов, их системы и планов»
.
Можно привести и некоторое количество иных примеров. Когда Т. Джексон, английский посол в Турине, заказал отчёт о состоянии дел при Веронском дворе, ему доложили, что король проявляет «хорошо известную слабость к наиболее честолюбивым придворным». «Маршал де Кастри, - писал его агент, - не лучше умеет управлять государством, чем он управлял кораблём. Это чрезвычайно ограниченный человек [...] Всё дворянство обоснованно настроено против него». У епископа Арраса «есть некоторые способности», но «ясность его суждений хуже, чем ум, и он более остроумен, нежели мудр». Де Флашсландену не хватает точности суждений, «у него нет ни сторонников, ни друзей». Потолок де Жокура - командование полком, «вся эмиграция против него»
.
В августе 1795 г. австрийский канцлер барон Тугут сообщал послу в Петербурге:
Очень печально, что те сведения, которые до нас доходят из Вероны, не соответствуют тому, что было бы столь желательным для истинных интересов Людовика XVIII, тесно связанных с интересами коалиции, поскольку несомненно, что от того мнения, которое сложится об этом государе внутри Франции, будет в достаточной степени зависеть скорость перемен в ней, которая позволила бы союзным державам достичь восстановления королевской власти. С первых же дней, когда Месье принял королевский титул, его совет состоит из г-на де Лас Касаса, посла в Испании, известного своим скандальным поведением в Неаполе [...] и которого презирают за его постоянные мелкие интриги, из господина де Насау, о котором бессмысленно здесь говорить, и из некоего г-на д’Антрэга, о чьих делах и делишках также можно написать отдельный том
.
Все нынешние советники короля некомпетентны
, добавлял он несколькими днями позже. Мне кажется показательным, что ни один из трёх названных Тугутом дворян не входил в реальности в королевский Совет, и только д’Антрэга можно с некоторой натяжкой считать советником Людовика XVIII: к Лас Касасу король обращался за консультациями по отдельным вопросам, а принц Нассау- Зиген, как мы видели в главе, посвящённой признанию Людовика XVIII, лишь выполнял отдельные поручения монарха.
Столь же суровы были к новому королю и эмигранты. 12 июля 1795 г. граф д’Анживилье (Angiviller)
писал маркизу де Ламберу (Lambert)
:
О поведении наших Принцев я думаю ровно то же, что и вы. Я его приписываю не им, а их окружению, привнесшему с собой злобный дух Версаля, личные амбиции и снобизм (exclusive) в те времена, когда первым делом необходимо искать достойных людей и объединяться с ними
.
Иными словами, складывавшийся у современников образ королевского Совета имел очень мало общего с реальностью.
Следует отметить и ещё один момент: Людовик XVIII очень чётко разграничивал «правительство» и двор. Разумеется, члены королевского Совета играли и роли придворных, но куда больше было тех, кого король наделял придворными должностями, но не позволял вмешиваться в какие-либо политические вопросы.
Письма Людовика XVIII показывают, насколько не просто было при назначении на должности соблюсти баланс между необходимостью экономить, признанием перехода ряда должностей по наследству, желанием вознаграждать за былые или нынешние заслуги и, наконец, стремлением, чтобы репутация офисье была безупречна, тогда как в глазах различных роялистских кругов репутация эта, очевидно, оценивалась по-разному.
