В качестве примера можно привести случай, когда граф д’Артуа попросил у короля патент фрейлины (dame pour accompagner) для мадемуазель де Ла Бланш (La Blanche) - невесты графа де Сомбрёй
, расстрелянного после поражения на Кибероне. Королю пришлось ему ответить:
В нашем положении я думаю, что мы можем и должны вознаграждать, но не милостями. Если я дарую этот патент м-ль де Ла Бланш, какие у меня будут основания не даровать его сотне других, которые придут ко мне с таким же требованием? Бедняга Сомбрёй, скажете вы мне. Это бы так и было, если бы вы попросили у меня эту милость в тот самый момент, когда он погиб - тогда бы она стала, если можно так выразиться, святой водой, которой оросили его гроб. Но два года спустя я дарую её не его манам, а м-ль де Ла Бланш. Вот таков и будет мой ответ. Одна просьба притягивает другую. И потребуется либо вызвать неудовольствие у многих, либо сделать вещь, которая в конечном итоге спровоцирует смех. Поэтому лучше бы мне в данный момент воздержаться от того, чтобы раздавать милости при дворе, и отложить все требования такого рода на более счастливые времена. Убеждён, что, хорошенько поразмыслив, вы со мной согласитесь
.
Приходилось королю принимать во внимание и общественное мнение. Особенно часто столкновения по этому поводу у него происходили с тем же графом д’Артуа, находившимся некогда в тесных дружеских отношениях с герцогиней де Полиньяк и продолжавшим приближать людей, входивших в её орбиту. В то же время репутация герцогини де Полиньяк - одной из лучших подруг Марии- Антуанетты, осыпанной милостями настолько, что современники даже поговаривали, что их связывала не только дружба - была далека от идеала. Людовику XVIII вновь пришлось браться за перо:
Вы рассматриваете герцогиню де Полиньяк как жертву своей преданности несчастной Королеве; люди отнюдь так не думают. Спросите их, кто жертва преданности. Они ответят: принцесса де Ламбаль
. Герцогиня де Полиньяк, чьи прекрасные качества мало кто знал, поскольку мало кто имел возможность в них убедиться, считается, простите меня, мой дорогой брат, за такие грустные слова, одной из причин Революции из-за огромного количества милостей, которых удостоилась она сама, её семья и её друзья, и из-за того влияния, которое она оказывала на действия правительства
.
Сам Людовик XVIII с раздачей придворных должностей был довольно осторожен, хотя сделал и немало назначений, явно вызванных желанием поддержать оказавшихся в беде сановников Людовика XVI. Кардинал Луи-Жозеф де Монморанси-Лаваль (Montmorency- Laval) стал главным раздатчиком милостыни Французского королевства ещё в 1786 г. и оставался им до своей смерти, герцог де Грамон (Gramont)
, назначенный капитаном королевской гвардии в 1789 г., останется им и при Людовике XVIII, и при Карле X. В феврале 1798 г. государственным советником был назначен
барон д’Эн
. В сентябре 1789 г. он из-за болезни жены уехал в Англию на воды в Бат, потом они переехали в Аахен и Маастрихт; во Франции их объявили эмигрантами, имущество семьи оказалось конфисковано. В апреле 1796 г. д’Эн через Гримма безуспешно пытался устроиться и на русскую службу и написал Екатерине II большое и полное лести письмо
, в котором расписывал свои достоинства. С 1794 по 1802 г. д’Эн жил в Лондоне, активно переписывался с епископом Тура, а после его смерти с епископом Арраса, который и добыл ему должность у короля. Очевидно, назначение это было почётным и не предполагалось, что д’Эн станет оказывать Людовику XVIII какие-то реальные услуги.
Ещё в бытность Месье, Людовик-Станислас славился тем, что не забывал верных ему дворян. Если он не мог взять их на службу, то старался при случае поддержать материально. Уже упоминавшийся граф де Контад много лет спустя вспоминал, как ещё в Кобленце Месье дал ему 25 луидоров, что для него было в то время суммой более чем чувствительной. Граф рассыпался в благодарностях, а принц, чтобы прервать неловкую сцену, предпочел обратить всё в шутку: «Ничего, сочтёмся»
.
Как только позволяла возможность, Людовик XVIII призывал к себе и брал на содержание своих бывших офисье. Особенно это касалось 1798-1799 гг., когда король попал в Россию и его финансовое положение несколько улучшилось. Об одном из них он писал графу де Сен-При:
Вот уже пятнадцать лет, как я знаю и люблю графа д’Отфора
. Он был, как вы знаете, моим первым камер-юнкером. С начала моей эмиграции и до смерти Короля, моего племянника, мы не расставались ни на минуту, и эти четыре года лишь увеличили моё уважение и мою дружбу к нему Однако моё восхождение на престол положило конец его службе мне, я не мог более удерживать его при себе. Друг короля превратился во французского дворянина, и он отправился к моему брату вместе с которым совершил высадку на Иль-Дьё, оттуда он направился в армию Конде, вместе с которой провёл кампанию 1796 г. в качестве кавалериста
.
Теперь же король попросил де Сен-При обратиться к Павлу I за разрешением принять д’Отфора в России.
Если говорить о дворе Людовика XVIII в тех категориях, которые, к примеру, вводил в своей классической работе Н. Элиас
, то, разумеется, следует признать, что он имел мало общего с Версальским двором эпохи Старого порядка. То же самое можно сказать и о придворном этикете: та выверенная и изощрённая система, которая была разработана ещё в XVII в. при всём желании не могла сохраниться в эмиграции. Достаточно вспомнить знаменитую фразу лейб- медика Людовика XV Ж. Пишо де Ла Мартиньера: «Именно в Версале, сир, пристало болеть»
, чтобы осознать, в какой степени этот этикет был неразрывно связан с жизнью именно Версальского дворца.
Из-за этого те, для кого этикет оставался важен, нередко чувствовали себя обиженными. «Когда герцог де Ноайль (Noailles)
ушёл в отставку с поста капитана гвардии, - рассказывал Мэнсел, - его кузен, принц де Пуа (Роіх)
, в том же году уволенный Людовиком XVIII с должности капитана гвардии по подозрению в умеренности
, жаловался маршалу де Кастри: “Г-н де Флашсланден написал нам через секретаря; Людовик XIV в зените могущества никогда бы себе этого не позволил при увольнении с такой должности”»
.
Тем не менее, оставшись и без Версаля, и почти без средств, Людовик XVIII, несмотря на совет Екатерины II «не создавать двора, пока он прочно не обоснуется во Франции»
, постепенно превращал своё окружение если не в настоящий королевский двор, то в некое его подобие. Лорд Макартни рассказывал:
Со дня смерти Людовика XVII здешняя резиденция Короля всё больше и больше превращается в Двор. Не по роскошным интерьерам, экипажам или расходам (у него лишь один экипаж и очень скромный стол, за которым, кроме пяти или шести дворян из его ближайшего окружения
, редко появляется кто-то посторонний, за исключением меня самого, да я редко там обедаю чаще раза в неделю), а по прибытии многочисленной корреспонденции, по тому, как время от времени отъезжают курьеры, по присутствию высокопоставленных особ, ставших министрами. Ранее при монархии они занимали высшие должности, это такие люди, как маршал де Кастри, герцог де Ла Вогийон, а теперь ещё и г-н де Сен-При, который собирается приехать и жить здесь. Здесь у нас сейчас четыре голубых ленты
, красная лента
, два больших креста Горы Кармель и Св. Лазаря
, не говоря уже о бесчисленном количестве крестов Св. Людовика
.
