Людовик XVIII был уверен (или, по крайней мере, демонстрировал эту уверенность остальным), что двор, столица, а в определённом смысле и само королевство находятся там, где находится их король. «Как он сказал императору Австрии, настоящая Франция была с ним и его братом на берегах Рейна. Точно также, как де Голль, который чувствовал отвращение к происходившему во Франции между 1940 и 1944 гг., сравнимое с тем, что испытывали эмигранты в 1790-х, провозгласил, что истинная Франция находится с ним и его последователями на берегах Темзы»
.
ГЛАВА 12
«ЗУБЫ ДРАКОНА ПОСЕЯНЫ...»
1 плювиоза IV года (21 января 1796 г.) Moniteur опубликовал письмо из Венеции, рассказывающее о жизни короля в Вероне:
Встаёт он рано, и с восьми часов утра его одевают, согласно древнему этикету, украшают лентами и надевают перевязь со шпагой, с которой он расстаётся лишь в постели. Большую часть первой половины дня он пишет, и его может видеть только его канцлер Флашстанден (Flachstanden). Стол его скромен. После обеда он даёт несколько аудиенций и запирается в своих покоях, где взволнованно расхаживает взад и вперёд. К вечеру он успокаивается и встречается с придворными, чтобы послушать чтение или щегольнуть остроумием. Его дворец - храм скуки, все лица - вытянутые и сонные. Он никогда не выходит и не наносит никаких визитов ни в Вероне, ни в окрестностях. Его тучность по-прежнему чрезмерна и похожа на отёчность. Его часто мучают зубные боли и воспаления
.
В реальности дело обстояло далеко не так печально. Ни у короля, ни у его окружения не было времени скучать: слишком многое ещё предстояло сделать. Современники нередко оказывались поражены той активностью, которую развивал Людовик XVIII, непрерывно встречаясь с «министрами» и путешественниками, сановниками прежнего царствования и агентами, ведя переписку едва ли не со всеми европейскими державами и с десятками людей во Франции. Один из них даже отмечал: «Многие полагают, что Король - и как Людовик XVIII и как Регент - пишет слишком много»
. Секретарь маршала де Кастри как-то пожаловался, что ему пришлось за неделю написать 308 страниц
. Лорд Макартни в изумлении сообщал в Лондон:
Поскольку каждый француз - политик, солдат, юрист, финансист, авгур, канатоходец
, медик, маг
, невозможно и вообразить, какое количество разных текстов родилось на свет благодаря эмигрантам
.
Впрочем, такая активность приносила свои плоды. В частности, как раз на рубеже 1795-1796 гг. Людовик XVIII одержал важную дипломатическую победу, связанную с остававшейся в тюрьме во Франции дочерью Людовика XVI, Марией-Терезой-Шарлоттой (Мадам Руаяль).
Вопрос о её освобождении стал одним из сюжетов, активно использовавшихся в роялистской пропаганде ещё летом 1795 г. Сразу же после смерти Людовика XVII во множестве стали публиковаться памфлеты и газетные статьи, авторы которых тревожились за здоровье его сестры, подозревали, что и она может быть отравлена, и требовали выпустить её из Тампля.
Проблема была сугубо политической: Э. Беке полагает, что, утратив в лице Людовика XVII компромиссную фигуру, которая могла бы объединить сторонников монархии, такую фигуру стали видеть в Марии-Терезе: «Чтобы примирить две ветви роялистов
, оставалась лишь Мария-Тереза, на стороне которой была легитимность страданий и бедствий. Она была не просто дочерью последнего короля, она была ещё и дочерью “жертвы”. Её молодость, то, что она не эмигрировала, также было преимуществом: казалось, она наиболее подвержена влиянию новых идей и, при необходимости, наиболее податлива. Вопреки салическому закону, похоже, именно к этому решению склонялось большинство роялистов в течение лета 1795 г. Малле дю Пан и один из корреспондентов принца Конде, аббат Эме
, оба заверяли, что “большинство наименее склонных к интригам роялистов [...] в основном ориентируются на молодого герцога Ангулемского и Мадам Руаяль”. Таким образом, существовал проект выдать её за- муж за двоюродного брата, в пользу которого отрёкся бы Людовик XVIII»
. Беке полагает, что герцогу Ангулемскому, сыну графа д’Артуа, отводилась в этой паре роль консорта, который был мало известен во Франции, поскольку в 13 лет эмигрировал.
Не вызывает сомнений, что роялистам Мария-Тереза представлялась важнейшей политической фигурой. Одновременно очевидно, что такой план мог зародиться исключительно в головах наиболее «левых» конституционных монархистов, поскольку фундаментальные законы французской монархии не знали королевского отречения. Если бы оно и произошло (хотя ничто не указывает, что Людовик XVIII рассматривал такую возможность), в глазах роялистов это сделало бы герцога Ангулемского королём абсолютно нелегитимным. При том, что Беке уверена, будто «это решение очевидным образом привлекало огромное количество роялистов и превалировало в последующие годы при всякой надежде на реставрацию» и лишь провалы в политике роялистов помешали Марии-Терезе взойти на трон
, в доказательство своих слов она ссылается только на два плана. Их более детальное изучение наглядно показывает, что такой проект, хотя и существовал, был совершенно маргинальным. Правильнее даже было бы сказать, что это не реальный проект, а одна из возможностей, обсуждавшаяся в кругах конституционных монархистов. Таким образом, кампания, которая развернулась в газетах и памфлетах в пользу освобождения Мадам Руаяль (и здесь я с Беке абсолютно согласен), была вызвана не столько искренней тревогой за судьбу принцессы, сколько тем, что тема оказалась удобна. Она позволяла, с одной стороны, осудить жестокость и бесчеловечность Конвента, с другой - вызвать симпатии к одному из членов королевской семьи. Однако я не вижу никаких доказательств того, чтобы те, кто её проводил, преследовали более далеко идущие планы.
Принято считать, что первым официальным обращением к Конвенту стала петиция жителей Орлеана от 30 прериаля III года (18 июня): «Теперь, не боясь кинжалов убийц и топоров палачей, можно наконец добиться того, чтобы здесь услышали голос человечности». Этот текст впервые был опубликован в одной из умеренно роялистских газет
, но его нет ни в Moniteur, ни в архиве Конвента, одним словом, не до конца ясно, была ли эта петиция в реальности представлена депутатам. Очевидно, однако, что под давлением общественного мнения положение принцессы постепенно смягчалось: вскоре нескольким дамам разрешили ее посещать, а одной даже жить с ней в Тампле, ей самой - гулять в садике. Сыграло свою роль и продолжение кампании в прессе. Так, Courrier universel вначале просто писала о необходимости освободить из тюрьмы дочь Людовика XVI, затем через несколько номеров напечатала петицию граждан Орлеана и, наконец, сообщила о получении множества положительных откликов на эту петицию
. A Courier républicain несколько позже опубликовала на своих страницах стихотворение, где дочь Людовика XVI именуется не иначе как «жертва», «несчастная», «ягненок»
.
24 июня освобождения принцессы потребовал граф Карлетти, посол Тосканы
. 12 мессидора III года (30 июня 1795 г.) Трейар от имени Комитета общественного спасения и общей безопасности выступил в Конвенте с речью, в которой заявил, что «постоянные триумфы французского народа, мирные договоры, надежды всех просвещённых людей, наконец, мнение всего мира санкционировали республику». В этих условиях он предложил решить судьбу дочери Людовика XVI. Если раньше содержать её в заключении было «настоятельной необходимостью», то ныне её можно обменять на «представителей народа и министра республики». Речь шла о нескольких депутатах и П.Р. Бёурнонвиле (Beurnonville) - генерале-лейтенанте (1792) и военном министре (1793), попавших в плен из-за измены Дюмурье, а также нескольких французских дипломатах, оказавшихся в руках австрийцев
. Трейар также предлагал разрешить остальным Бурбонам покинуть страну; имелись в виду родственники гер-
