Я в Париже всего несколько дней, и я полагаю, что мы всё потеряем. Парижские комитеты составлены из людей, слишком привыкших к столичным удовольствиям, чтобы разом всем пожертвовать. Они находятся в хороших отношениях с революционерами, обмениваются с ними взаимными услугами, и в их душах не найдётся в достаточной степени ни любви, ни ненависти, чтобы развязать гражданскую войну. Эти заговорщики, как взбитые сливки (ce sont des conspirateurs de crème fouettée), они испорчены взаимодействием с адвокатами из Советов, которым больше нравится болтать два часа кряду, нежели честно действовать на протяжении одной минуты. Болтовня убьёт роялистов так же, как и Революцию. То, что я вижу, то, что я слышу, - такого просто не может быть! Главные члены агентства не имеют ни малейшего представления ни о взглядах, ни о нуждах французов. Они бредут, как слепцы...
Малле дю Пан писал про роялистов в 1797 г., что для них было характерно «заранее ставить в известность о своих планах, угрожать, не имея средств выполнить угрозу, пускать все свои силы на бесчисленные речи»
.
Напротив, у членов Директории исторические прецеденты были: 9 термидора и 13 вандемьера. Это отмечали и современники, когда писали, в частности, что реализация плана была поручена Баррасу, «который проявил себя и продемонстрировал, на что способен, 9 термидора и 13 вандемьера»
. И он, и его товарищи знали и что делать, и как, к тому же им подчинялась армия, расположенная в пользу Республики.
Были известны Директории и планы роялистов. В мемуарах Барраса есть один немаловажный пассаж, дополнительно объясняющий провал сторонников монархии. Он датирован 23 мессидором V года (11 июля 1797 г.):
Принц де Каренси (Carency), долгое время пребывавший в лагере врага, покинул его для того, чтобы перейти в лагерь Республики. Он тем лучше мог послужить ей, что роялисты и эмигранты, считая, что он ещё с ними, полностью ему доверяли, и он был в курсе всех их интриг. Каренси стал поставлять мне ценные сведения...
Далее следовал подробный, на две страницы рассказ с именами и планами заговорщиков
. Фош-Борель в 1807 г. излагал эту историю несколько иначе. По его словам, де Каренси попросил о тайной личной встрече с Баррасом накануне переворота и выдал ему не только всех заговорщиков, но и то, что свой удар по Директории они планировали на 19 фрюктидора
. А меж тем Поль-Максимильен-Казимир де Келен де Стюэ де Косад де Ла Вогийон (1768-1824), принц де Каренси, был не кем иным, как старшим сыном герцога де Ла Вогийона. Он постоянно нуждался в деньгах, посещал отца при королевском дворе, был одним из друзей агента Баярда
и знал о роялистских проектах из первых рук.
И, наконец, пятый фактор: роялисты не могли поверить, что Баррас и его товарищи готовы, по сути, похоронить ту самую Конституцию III года, которую должны защищать. То, насколько легко удалось остановить войска генерала Гоша, внушало надежду, что Директория планирует остаться в рамках законности. На это же надеялся и Карно, отказываясь поддержать Советы, и Бартелеми, отказавшийся бежать из города даже когда узнал о том, что переворот в самом разгаре.
Бланкенбургский двор 18 фрюктидора застало врасплох. Будучи так далеко от Парижа, король и его окружение даже не знали, что тучи над Советами всё более и более сгущаются. Узнав о перевороте, Людовик XVIII писал принцу Конде о том, что нужно до последнего отрицать переписку с Пишегрю, рассчитывая, что у Директории нет никаких её доказательств, а также выражал надежду, что народ может высказать возмущение действиями Директории
. В другом письме, Имберу-Коломе, которому удалось скрыться от ареста, монарх с горечью замечал: «Как король, как отец своих подданных, я могу лишь страдать, что это событие отсрочит конец бедствий моего отечества»
.
«Фрюктидорский переворот свёл на нет всякие надежды на восстановление во Франции монархического и конституционного правления законным путём»
, - полагал Гриффитс. На мой взгляд, он одновременно и прав, и не прав. То, что замысливали роялисты, можно было считать законным лишь отчасти: Конституция III года не содержала механизмов её быстрого пересмотра. Однако с планами победить, используя для этого законно избранную власть, Людовику XVIII действительно пришлось распрощаться. Впрочем, оставалось ещё много других способов.
ГЛАВА 14
«НУЖНО БЫТЬ ЛИБО ЦЕЗАРЕМ, ЛИБО МОНКОМ...»
В течение 1797 г. Людовику XVIII и его окружению, помимо попыток организовать смену власти во Франции, пришлось решать ещё две тесно связанные друг с другом задачи. Обе они касались взаимоотношений с новым российским императором Павлом I.
Первая проблема, которая чрезвычайно беспокоила короля, - удастся ли ему получить убежище на территории Российской империи: грядущее заключение мира между Францией и Австрией позволяло ему рассчитывать лишь на Россию или на Великобританию. Английское правительство не мечтало видеть его на своей территории, ему хватало проблем с графом д’Артуа. Но и с Россией всё было не так просто: в феврале-марте 1797 г. французское правительство попыталось вступить с ней в переговоры о мире при посредничестве короля Пруссии. На официальном уровне Берлинский двор от роли посредника отказался, однако неофициально сообщил Павлу I, что готов выполнить эту функцию, если того захочет сам император
. В конце концов, Директория решила обратиться к Павлу I напрямую, предлагая восстановить те дружеские отношения, которые существовали между Францией и Россией до Революции. Как говорилось в шифровке британского посла, ему грустно это признавать, но Павел I не остался полностью равнодушен к французским предложениям, «хотя и более из тщеславия»
.
В Берлине переговоры с французским посланником А.-Б. Кайяром (Caillard) вели сначала русский посол С.А. Колычев, а с июля - сменивший его граф Н.П. Панин, причём Колычеву были даны инструкции заявить, «что Император не почитает себя в войне с Франциею, ничего не предпринимал во вред ей, намерен жить со всеми мирно и посоветует союзникам Своим скорее прекратить войну»
. Впрочем, эту фразу можно истолковать и как изменение политики по отношению к Франции, и как стремление действительно «жить со всеми мирно»: в это же время была прекращена война с Персией и выведены войска из Закавказья.
Весной 1797 г. Павел I не только выразил готовность быть посредником в переговорах о мире между Францией и Австрией, чего Екатерина II всеми силами стремилась не допустить, но и заговорил о планах созыва международного конгресса, который мог бы установить прочный мир в Европе. Предполагалось, что Франция откажется от всех завоеваний и уйдёт с левого берега Рейна, оставив себе только Нидерланды и район Льежа: Павлу I казалось, что это будет идеальный компромисс, который никого не устроит на сто процентов, но ради всеобщего мира на него можно согласиться
. Англия с большой тревогой следила за ходом этих переговоров
, меж тем вторая половина 1797 и 1798 г. показали, что планы Павла I были иллюзией. Пруссия оказалась совершенно не готова договариваться с Австрией, а Франция, пользуясь благоприятной внешнеполитической конъюнктурой, укреплялась в Италии и не собиралась отказываться от завоеваний
. В конечном итоге все эти обстоятельства и привели Россию к дальнейшему противостоянию с Республикой.
