Вы и помыслить не могли, генерал, что я с безразличием отнёсся к произошедшим событиям. Однако вы могли не быть уверены в отношении чувства, которое они у меня вызвали [а это было] чувство справедливой и обоснованной надежды. Уже долгое время я внимательно слежу за вами, уже долгое время я говорю себе: «Победитель при Лоди, Кастильони, Арколе, завоеватель Италии и Египта станет спасителем Франции. Страстный возлюбленный славы, он захочет, чтобы она была чиста, он захочет, чтобы самые отдалённые наши потомки благословили его триумфы». Но поскольку я видел в вас лишь самого великого из полководцев, поскольку прихоти адвокатов было достаточно, чтобы превратить ваши лавровые ветви в кипарисовые
, я должен был хранить эти чувства в своей душе. Сегодня, когда вы объединили власть и таланты, настало время объясниться. Настало время продемонстрировать вам те надежды, которые я на вас возлагал.
Генерал, у вас есть лишь один выбор. Нужно быть либо Цезарем, либо Монком. Я знаю, что судьба первого не страшит вас. Но загляните в своё сердце, и вы увидите там, что блеск его побед омрачён узурпацией, тогда как репутация второго не запятнана и может быть превзойдена лишь той, которая ожидает вас. Скажите одно слово, и те самые роялисты, с которыми вам, возможно, предстоит сразиться, хотя вы их и уважаете, станут вашими воинами. Передайте мне ту неизменно победоносную армию, которой вы командуете, и с таким главой, как вы, отныне она станет служить лишь благу отечества. Я уже не говорю вам ни о признательности вашего короля, ни о признательности потомков, которую вы заслужите. Если бы я обратился к любому другому, не к Бонапарту, я бы оговорил его вознаграждение. Великий человек должен сам управлять и своей судьбой, и судьбами своих друзей. Скажите, что вы хотите для себя, для них, и в то самое мгновение, когда произойдёт моя реставрация, ваши желания исполнятся.
Я отправляю вам это письмо верным путём, но не боюсь скомпрометировать себя, написав его. Такой шаг может лишь сделать честь совершившему его государю.
Примите, генерал, заверения в моих чувствах, не зависящих от того, присоединитесь ли вы ко мне или останетесь моим врагом, а также в желании вскоре с вами встретиться на поле чести
.
Отправляя это письмо де Ла Мару, Людовик XVIII сопроводил его подробнейшими инструкциями, предписывавшими, в частности, в случае согласия получить от Бонапарта письменный ответ: он отнюдь не был уверен в расположении генерала к Бурбонам. Однако когда маркиз де Ривьер (Rivière) прибыл с письмами к де Ла Мару в Лондон, он узнал, что аббат отправился к королю в Россию. Не обладая нужными контактами в Париже, маркиз так и не смог доставить их адресатам
. Так расстояние между Митавой и Францией в очередной раз сыграло с Людовиком XVIII злую шутку.
Тем временем Ид де Невиль, находившийся в это время в Париже, стал искать подходы к Первому консулу уже по своей инициативе. Графиня де Дама, жена Шарля де Дама, капитана гвардии Людовика XVIII, содержавшая в это время салон в столице, вывела его на Жозефину, а Талейран помог организовать две встречи с самим Бонапартом. На первой, состоявшейся 26 декабря 1799 г., присутствовал один де Невиль, на второй, 27 декабря, к нему присоединился Л. д’Андинье (Andigné)
. Переговоры показали, что стороны преследовали совершенно разные цели: Бонапарт хотел немедленно заключить мир с шуанами и готов был обсуждать его условия, однако д’Андинье не обладал соответствующими полномочиями, к тому же оба роялиста рассматривали этот мир как пролог к реставрации Бурбонов
.
По словам д’Андинье, Наполеон заявил им, что не является роялистом и несколько раз упрекнул Бурбонов в том, что они не сражались в Вандее:
Они ничего не сделали ради славы. Они забыты [...] Если бы они были в Вандее, я бы тоже поработал на них. Но вы и представить себе не можете, сколько мало они заботят Европу. Уверяю вас, было время, когда и я хотел что-то для них сделать. Во время заключения мира в Кампо-Формио я выступал за то, чтобы и им было оказано внимание. Ради них не захотели пожертвовать даже самой малостью
.
Разговор окончился ничем. Бонапарт старался привлечь обоих на свою сторону, но Ид де Невиль на вопрос Первого консула: «Так чего же вы хотите, чтобы закончить гражданскую войну?», твёрдо ответил: «Две вещи: Людовика XVIII, чтобы законно править во Франции, и Бонапарта, чтобы покрыть её славой»
.
Когда аббат де Ла Мар появился в Митаве, Людовик XVIII узнал, что его послание не доставлено. Сначала он хотел вновь отправить Бонапарту то же самое письмо, но де Ла Мар, прочитав копию, счёл его слишком длинным. Тогда король составил новое:
Генерал, вы должны знать, что уже давно завоевали моё уважение. Если вы сомневаетесь, что мне присуща признательность, обозначьте место, которое вы хотели бы занять, определите судьбу ваших друзей. Что же до моих принципов, я - француз, милосердный и по характеру и в силу требований разума.
Нет, победитель при Лоди, Кастильони, Арколе, завоеватель Италии и Египта не может предпочесть славе простую известность.
Таким образом, вы теряете драгоценное время. Мы можем обеспечить славу Франции. Я говорю «мы», потому что мне для этого нужен Буонапарт, а он не может обойтись без меня.
Генерал, Европа смотрит на вас, слава ждёт, а я пребываю в нетерпении подарить мир своему народу
.
Текст кажется излишне лаконичным, хотя, возможно, де Ла Мар убедил монарха, что генерал не любит пустословия. Тем же днём, 20 февраля 1800 г., датировано и письмо Людовика XVIII консулу Лебрену.
23 февраля аббат де Ла Мар покинул с этими письмами Митаву и прибыл в Париж в начале апреля. Однако когда он начал снова искать выходы на Бонапарта, тот уже отправился в Италию. Тогда было решено назначить ответственным за переговоры с Первым консулом аббата Франсуа-Клавье Монтескью Фезенсака (Montesquiou Fezensac) (1756-1832) - человека весьма известного и имевшего связи как среди революционеров, так и среди роялистов. Он принадлежал к старинному дворянскому роду, среди его предков было три маршала Франции, однако слабое здоровье заставило его предпочесть военной карьере церковную, к которой, по свидетельству современников, он испытывал мало склонности. Став депутатом Генеральных штатов от духовенства Парижа, он дважды избирался председателем Национального собрания. После 10 августа 1792 г. эмигрировал в Англию, после казни Робеспьера вернулся во Францию и был одним из активных агентов Людовика XVIII
.
Аббат был знаком с консулом Лебреном и Талейраном, которые могли свести его с Бонапартом, однако долго медлил, выбирая подходящий момент для вручения писем. Наконец, на рубеже июля-августа 1800 г. он рискнул это сделать
. Ответы обоих консулов датированы 7 августа. Передавая их Монтескью, Лебрен сразу предупредил, что они отрицательные. По его словам, Бонапарт был готов к переговорам, мог рассмотреть вариант воссоздания Польского королевства и передачи его короны Людовику XVIII
, но о реставрации монархии во Франции не могло быть и речи.
Текст ответа Бонапарта приводится во многих изданиях, но с незначительными расхождениями. Процитируем его по «Переписке Наполеона I»
, изданной в годы Второй империи, тем более что он слово в слово совпадает с копией, снятой с письма аббатом Монтескью
:
