Я сделаю более того: испытывая радость от восстановления фундаментальных и самых главных основ конституции, я не стану возрождать те институты, которые со временем сделались неэффективными и идут вразрез с желанием народов.
Однако что же, вопрошал д’Аварэ, означает это обещание, если не реформирование самой конституции и, следовательно, «новую революцию»? К тому же не существует институтов,
кои не показались бы неэффективными либо партии конституционных монархистов, либо партии Монаршьенов, либо самой партии роялистов - одним словом, той или иной группировке, которым несть числа, которые разобщали Францию и продолжают вносить в неё раскол и которые подобная декларации заставит возродиться из пепла.
Не меньшее возмущение вызывает у д’Аварэ и формулировка «желания народа»:
Кто в эти смутные времена выражает желания народа, если не факционеры? Это им обещает вверить себя Король? А если эти так называемые желания народа потребуют упразднения Генеральных штатов и магистратур, а если они потребуют возрождения двух палат и постоянно заседающего Национального собрания?
Текст мемуара пестрит намёками на то, что идеи Монаршьенов едва ли уместны в устах короля:
Чтобы избавить французов от страха перед произволом, Король противопоставляет Просвещение нынешнего века варварству веков предыдущих. Иными словами, Его Величество начинает говорить на языке современных философов и в некотором роде провозглашает себя главой лиги философов в тот самый момент, когда она потонула в пролитых ею потоках крови.
Даже невинное, на первый взгляд, предложение архиепископа высоко оценить усилия армий союзников вызывает резкое неприятие:
Проект заканчивается апологией действий союзных армий в Италии и осуждением действий за границей армий Директории. Однако достойны ли Короля и соответствуют ли его интересам эти два списка, составленные с истинным талантом памфлетиста? Ведь таким образом Король станет прославлять австрийские армии и хулить армии французские. Без сомнения, Венский двор не преминет поаплодировать, французы - выразить свое недовольство, а Европа - посмеяться над этим
.
Возникает ощущение любопытного парадокса: по мнению д’Аварэ, получается, что архиепископ Бордо одновременно умудрился и не написать ничего такого, что не было бы уже «высказано доселе Королем в своей мудрости», и вложить в свой текст множество мыслей, совершенно монарху не приличествующих.
Отметив, что ещё не принял решение касательно самой необходимости декларации, король прокомментировал мемуар графа д’Аварэ следующим образом:
Я не буду говорить о личности г-на архиепископа Бордо [...] я лишь добавлю, что он должен быть мне в некоторой степени благодарен за проявленную терпимость к его поведению в бытность министром [...] Таким образом, если бы ко мне в руки попал проект архиепископа Бордо, исходящий лишь от него, я бы ограничился тем, что сказал бы: «Я думаю по-иному».
Король подчеркивал, что прежде всего не разделяет мысль о том, что раз нация, совершив Революцию, отвергла былые законы, то и новый порядок необходимо устанавливать, пребывая с ней в тесном контакте: Людовик XVIII решительно не желал сверять каждое преобразование с мнением народа, хотя и соглашался, что мудрое правительство должно его знать
.
Кроме того, существовала немаловажная проблема, к которой граф д’Аварэ привлек внимание Людовика XVIII: поскольку король являлся гостем Павла I, д’Аварэ казалось дипломатически неверным издавать какую бы то ни было декларацию, не согласовав её с императором. Если же тому что-то не понравится, и он возьмётся её править, получится абсурд
. Однако граф нашел оригинальный выход из ситуации: поскольку в данных ранее инструкциях короля содержался пункт, позволяющий их опубликовать при благоприятном стечении обстоятельств, предание их гласности могло бы заменить королевскую декларацию.
Против этой идеи выступил де Сен-При, посчитавший её «необычной, несовместимой с королевским достоинством». В составленной для короля записке по этому поводу, д’Аварэ опять же не без раздражения отмечал:
Г. Я абсолютно не признаю необходимость следовать каким бы то ни было старинным и обычным привычкам, сражаясь с революцией, не имеющей аналогов и стоящей вне всяких правил [...]
3°. Я не понимаю, в каком именно плане пострадает королевское достоинство от публикации с разрешения короля и совершенной королевским
наместником, если в этой публикации не будет ничего, что не являлось бы благородным, убедительным и трогательным
.
Воспользовавшись тем, что король не отверг мысль о принятии декларации, конституционные монархисты продолжали направлять Людовику XVIII свои проекты. На сей раз к государю обратился маркиз де Жокур. Он также заручился поддержкой графа де Сен- При, и хотя д’Аварэ не испытывал ни малейшего желания читать новый проект конституционалистов, этот текст его также не миновал. Сам проект де Жокура в архиве короля не сохранился, однако связанные с ним размышления д’Аварэ
представляются, тем не менее, не лишенными интереса.
Первая проблема, которую предвидел фаворит короля, - необходимость объяснения, почему монарх находится столь далеко от своих подданных:
Если он может приехать [во Францию], но не хочет, значит, он нас покинул; если хочет приехать, но не может, то он пленник? Я полагаю, что это щекотливая тема; тем не менее, мне кажется, что можно затронуть ее таким образом, чтобы это одновременно и ободрило верных подданных Его Величества, и соответствовало его славе, и было лестно для Императора России.
Вторая проблема - есть ли монарху что сказать: «Без сомнения, лучше хранить молчание, нежели потонуть в общих и ничего не значащих фразах». Разумеется, не сложно рассказать об общих контурах будущего временного управления страной, поскольку в инструкциях, данных ранее графу д’Артуа и агентам во Франции, Людовик XVIII уже наметил его основы, однако ограничиться этим означает «вновь позволить недоброжелателям говорить, что этот временный режим станет лишь переходом от нынешнего к Старому порядку». В то же время конкретики следует поелику возможно избегать, «поскольку существует равная опасность сказать слишком много», взять на себя определенные обязательства, «и сказать слишком мало», что покажется народу попыткой его обмануть, а роялистам внушит опасения, что король, напротив, стремится угодить своим мятежным подданным.
Если оставить в стороне определённую непоследовательность графа д’Аварэ, начавшего с того, что публикация общих рассуждений довольно бессмысленна, и закончившего призывом избегать конкретики, то картина в целом представляется довольно ясной: в ожидании скорого прихода Людовика XVIII к власти во Франции конституционалисты старались связать его обещаниями, которые затем пришлось бы выполнять, а ближайшее окружение монарха, напротив, всеми силами стремилось этого избежать. И самым лучшим аргументом в пользу того, чтобы не торопиться с какой бы то ни было декларацией, виделся следующий: пока король и в самом деле не окажется на территории Франции, пока не станет ясно, каким образом и при каких обстоятельствах это произойдет, нет никакого резона спешить. Д’Аварэ и сам был в этом убежден, и пытался убедить своего государя:
