Иными словами, простить цареубийц король не готов, но им можно намекнуть, что стоит покинуть страну, и их никто не тронет.
В письме генералу Пишегрю от 24 мая 1796 г. Людовик XVIII вновь затрагивает этот вопрос. Подтверждая все данные генералу полномочия, король оговаривает:
Я не одобряю лишь статью семнадцатую, касающуюся амнистии; право высказываться на сей счёт я оставляю за собой. Моё милосердие простирается столь же далеко, сколь и правосудие, и насколько мне позволяет благо Государства. Однако вместе с тем я чувствую долг перед самим собой, перед своими подданными, перед всей Европой не избавлять от законной кары тех людей, чьи преступления навеки запятнали имя французов. Лишь великие услуги и прямое участие в восстановлении монархии могут склонить меня к тому, чтобы даровать им прощение
.
На этом варианте Людовик XVIII и остановился. И все же наедине с собой король продолжал размышлять, правильно ли он поступает. В мемуаре «Об обязанностях короля» немало места уделено рассуждениям о милосердии, о том, может ли государь помиловать убийцу. Призывая племянника к гуманности, Людовик-Станислас напоминал ему разговор между Людовиком XIV и воспитателем дофина герцогом де Монтозье: когда государь помиловал убийцу, а тот потом убил ещё 19 человек, герцог заявил, что преступник убил лишь одного, а 19 других - сам монарх
.
Ещё весной 1799 г. Людовик XVIII решил, что ордонанс об амнистии будет опубликован лишь тогда, когда он вернется на территорию страны
, поскольку это прерогатива исключительно королевская. К середине года проблема стала тем более актуальной, что полным ходом шли переговоры с Баррасом, а в Директорию вошло ещё двое цареубийц - Сийес и Дюко.
Против всеобщей амнистии высказывалось окружение графа д’Артуа; в письме от 27 июня Людовик XVIII не без раздражения отмечал, что таким придворным было бы неплохо «замолчать и простить, следуя примеру своего короля»
. Малуэ в отправленном королю проекте призывал к тому, чтобы из амнистии были исключены только цареубийцы, а остальным депутатам, которые голосовали не за казнь Людовика XVI, «были предоставлены время и средства, чтобы бежать»
. Другой вариант предлагал монарху барон де Монтьон: не сделать ли, как при Карле II, чтобы исключения из амнистии определял парламент?
Ход был остроумным, но, пожалуй, бессмысленным: цареубийцы знали историю не хуже роялистов. Граф де Сен-При предлагал третий способ, позволявший королю не брать ответственность на себя: пусть Генеральные штаты сформируют специальный суд, и уже он будет решать, кто достоин прощения
.
Позиция же самого Людовика XVIII в инструкции графу д’Артуа была сформулирована так же, как и в письме Пишегрю:
Мои мысли о милосердии хорошо известны: его пределы обозначены в моей декларации 1795 года. Однако возможно оказать такие услуги, которые заставят меня закрыть глаза на самые страшные преступления
.
В соответствии с этим Курвуазье в проекте обращения к французам записал:
Тем не менее нам хорошо известно, что значительные преступления, совершенные против государства, можно искупить оказанными ему значительными услугами, и совершившим их, если они заслужат прощение Франции, не придется более бояться ее Короля. Зачем же нам карать тех, кого она пожелает освободить от наказания?
Причина, заставившая короля пойти на амнистию, формулировалась для подданных весьма лаконично: «Разве вы не достаточно и даже не слишком наказаны теми бедствиями, которые революция обрушила на ваши головы?»
Вместе с тем складывается впечатление, что осознание необходимости помиловать некоторых цареубийц попрежнему вызывало у Людовика XVIII определенный душевный дискомфорт, и это как минимум влекло за собой необходимость дополнительных пояснений:
В своей декларации от июля 1795 года мы уже обещали французам всеобщую амнистию, однако тогда мы почитали своим долгом исключить из нее преступления, которые нам хотелось бы стереть из людской памяти. Тем не менее высшим законом является благо государства. Людовик XVI, наш августейший и несчастный брат, думавший лишь о благе своего народа, царствовавший бы и поныне, если бы меньше его любил, Людовик XVI смотрит с небес и одобряет причины, заставляющие нас помиловать даже его палачей
.
Интересно при этом, что в других документах, составленных в окружении короля, фактически повторялись тезисы, изложенные ещё в Веронской декларации. Складывается ощущение, что Людовик XVIII поручил составить несколько разных текстов, чтобы иметь возможность выбрать, когда придёт время, тот вариант амнистии, который будет в наибольшей степени соответствовать ситуации. Так, в проекте инструкций, написанном графом де Сен-При, никаких исключений из амнистии не делалось
. Не было их и в проекте специального «Ордонанса об амнистии», который должен был стать первым актом новой власти. В нём высказывалась надежда, что французы позабудут самое главное преступление из совершенных в годы Революции, однако в отношении цареубийц авторы оставались непреклонны:
Если преступления, которые мы хотели бы стереть из памяти людей, оказались исключены из всеобщей амнистии [...] то лишь потому, что поскольку такие преступления оскорбляют гордое имя французов и королевское величие, не в нашей власти их простить
.
В ордонансе весьма скрупулезно перечислялись те, кто, так или иначе, способствовал казни Людовика XVI и Марии-Антуанетты, и специально отмечалось, что они будут отданы под суд. Также планировалось не распространять амнистию на гражданских лиц и военнослужащих, которые откажутся подчиниться власти вернувшегося в страну короля. И, наконец, отдельная и весьма любопытная статья
предусматривала конфискацию поместий тех сеньоров, которые были уличены в неверности королевской власти. В комментарии к этой статье говорилось, что случаи, под неё подпадающие, не будут многочисленными, тем не менее,
она послужит для того, чтобы наказать нескольких крупных сеньоров, в частности Лафайета, которые более виновны, нежели народ; она понравится народу, который с удовлетворением увидит, что Король более заботится о нем, нежели о грандах; она не противоречит духу амнистии, поскольку конфискация будет проведена при помощи гражданского права; наконец, она предоставит Королю возможность вознаградить верных слуг, которых разорила революция
.
В полном соответствии с веяниями времени на «Ордонанс об амнистии» возлагалась и функция изменения национальной памяти:
Нам хотелось бы верить, что французы забудут даже сами названия партий, столь долгое время их разделявших, и объединятся в благородном стремлении помочь беспрестанно прилагаемым нами усилиям, дабы вернуть в наше отечество порядок, мир и счастье
.
Заставить забыть о Революции должна была не только амнистия. Не менее важной представлялась жёсткая и безотлагательная модификация всего символического пространства, претерпевшего кардинальные изменения за последнее десятилетие. Специальный «Ордонанс о восстановлении монархии» предписывал в течение месяца после его публикации снять под угрозой штрафа «все символы и эмблемы мятежа со всех зданий» и «вернуть зданиям, площадям и улицам, равно как и городам, местечкам и деревням, чьи названия были изменены после 1 мая 1789 года, те имена, которые они носили до того времени». В течение полугода и под угрозой аналогичного штрафа должны были «быть вычеркнуты из судебных постановлений, контрактов и иных общественных или частных актов все статьи, термины и эмблемы, имеющие отношение к мятежу». Кроме того, планировалась отмена нового календаря и возвращение старого, особо отмечалось, что все акты, которые выйдут после этого указа и будут датированы в соответствии с революционным календарем, окажутся лишенными силы
.
