Тем временем Людовик XVIII отобрал пять прелатов, которым, как ему казалось, он мог доверять. Ими стали архиепископы Реймса и Тулузы и епископы Леона, Клермона и Булони. Король писал:
Я желаю, чтобы священники поддерживали среди моих подданных монархический дух одновременно с духом религиозным, чтобы их пронизывала тесная связь, существующая между алтарём и троном, [осознание того], что оба нуждаются во взаимной поддержке. Пусть они чётко заявляют, что католическая Церковь с её дисциплиной, иерархией, чудесным уставом, которая на протяжении веков не была запятнана никакими ошибками, хорошо сочетается лишь с монархией и не может долго существовать без неё. Наконец, пусть они показывают, что как без религии нельзя рассчитывать на счастье в иной жизни, также без монархии нельзя рассчитывать на какое бы то ни было счастье в этой
.
И вновь отказ. Архиепископ Реймса ответил королю: «Чрезвычайно важно, чтобы священники действовали абсолютно независимо от сиюминутных интересов: авторитет религии теряет свой вес, если она оказывается замешана в политику». Богословские аргументы приводил и епископ Булони:
Невозможно учить народ, что католическая Религия связана лишь с монархией и не может долго существовать без неё, поскольку истина состоит в том, что католическая Религия связана с любой формой законного правления. Стоит католической религии утвердиться, как она оказывается в той же мере связана и с республиканской формой правления, с которой она долгое время сосуществовала.
Сходные резоны высказал и епископ Леона. Епископ Клермона посчитал, что если власти раскроют план короля, это может поставить священников под удар. Ответ архиепископа Тулузы в архиве отсутствует
. Письмо, которое он написал примерно в это же время герцогу де Ла Фару, епископу Нанси, проясняет его позицию:
Самым печальным из тех удивительных изменений, которые произошли в общественном мнении, кажется мне отсутствие какого бы то ни было стремления к восстановлению трона и ещё меньшее, увидеть на нём Людовика XVIII. Всё свидетельствует о том, что заботятся лишь о спокойствии, которого уже столько времени жаждут, не думая о форме правления, которая его принесёт. Быть может, Монсеньёр, в планы божественного Провидения входит восстановление религии до трона и трона посредством религии? Этой мыслью я себя утешаю, видя прискорбное безразличие, царящее сегодня по отношению к монархии
.
Таким образом, духовенство, по сути, отказало Людовику XVIII в поддержке его планов, предпочтя заниматься внутренними делами своих епархий. Больше до 1799 г. Людовик XVIII епископов о помощи не просил, хотя и продолжал по возможности с ними встречаться для обсуждения религиозных вопросов
.
По письмам, хранящимся в архиве герцога де Ла Фара, видно, какие проблемы волновали оставшееся внутри страны, но верное короне духовенство. Следует отметить, что порой по обширной переписке герцога трудно предположить, что это епископ в изгнании: он активно наставляет паству и викариев, дает советы и инструкции, отчитывает нерадивых, делится своими взглядами, то и дело отправляет пастырские послания духовенству. Получает он и подробнейшие отчёты о том, что творится во вверенной ему епархии.
Один из таких отчётов, датированный июнем 1797 г.
, видится мне в достаточной степени показательным, чтобы остановиться на нём подробнее. И прежде всего потому, что в нём поднимается проблема взаимоотношений присягнувших и неприсягнувших священников, особенно остро вставшая в начале Директории. Можно сказать, отмечает А. Олар, что «тогда существовали две параллельных организации: организация духовенства, отказавшегося от присяги, и организация духовенства, подчинившегося конституции. Не подчинившиеся и эмигрировавшие священники украдкой возвращались теперь один по одному во Францию. Они были богаче и преданнее церкви, чем члены конституционного духовенства. Они подчинялись приказаниям Папы, и многие из них приезжали прямо из Рима. Присягнувшее духовенство утратило [...] свое юридическое существование. Тем не менее оно продолжало пользоваться благосклонностью власти, тем более что над многими из неприсягнувших священников ещё тяготели репрессивные законы»
.
Однако действительность была гораздо сложнее: об этом красноречиво повествуют клирики вверенного епископу диоцеза. Упомянув, что неприсягнувших священников осталось весьма мало, они посвящают целый раздел своего послания «присягавшим свободе и равенству и подрядившимся в сентябре 1795 г.». «Они делятся на три группы, - сообщают клирики герцогу де Ла Фару. - Те, кто присягал в 1792 г.
Те, кто присягнул от Конституции 1793 г. до Конституции 1795 г.
Те, кто присягнул со времени этой последней Конституции»
.
Присягнувшие из двух первых групп утверждают, что принесли не больше зла, чем те, кто из третьего. Из второго - что принесли меньше зла по сравнению с теми, кто из первого; а в качестве доказательства говорят, что, принеся присягу после уничтожения Религии, они в этом уничтожении не участвовали. Те же, кто принадлежит к третьей группе, осуждают две других и не желают, чтобы их смешивали ни с первыми, ни со вторыми. Чтобы оправдать свои клятвы, они подчеркивают, что считать ли культ восстановленным де факто, считать ли его восстановленным по закону (по Конституции), в любом случае их клятвы касаются только светских дел.
Любопытно, что менее опасными клирики считали вторых и третьих, поскольку тех было значительно меньше; видимо, основной водораздел всё же прошёл в первые годы, последовавшие за принятием гражданского устройства духовенства
.
Король и его двор, несомненно, знали о поднятой в послании проблеме. В том же 1797 г. Людовик XVIII поручил графу де Ла Шапелю опросить ряд влиятельных прелатов и выяснить их отношение к наиболее важным вопросам, связанным с состоянием галликанской церкви. В своем донесении
де Ла Шапель сообщал, что получил для монарха совет прежде всего заручиться через своих людей в Риме поддержкой Папы. Среди проблем, обсуждавшихся с епископами, он называл выработку принципов назначения клириков на вакантные места, а также обеспокоенность епископата тем, что многие священники принесли клятву в ненависти к королевской власти. В общем и целом прелаты приходили к тому, что сложностей накопилось достаточно, чтобы их обсудить после реставрации монархии на специальном собрании представителей духовенства.
В том же 1797 г., на волне переговоров с Пишегрю и победы роялистов на выборах, в окружении Людовика XVIII разрабатывается проект фундаментальных законов королевства, которые планировалось утвердить после возвращения монарха во Францию. Таким образом, из неписаной конституции страны они превратились бы в юридически закрепленный документ. Первый из этих фундаментальных законов предусматривал восстановление католицизма в качестве государственной религии, которую обязаны исповедовать король, все гражданские и военные чиновники, а также депутаты Генеральных штатов. Исключение делалось лишь для нескольких воинских подразделений
(очевидно, наемников).
Одновременно фундаментальный закон номер девять должен был провозгласить духовенство первым сословием, определить его состав и предписать, что в Генеральные штаты могут быть избраны только архиепископы, епископы, аббаты, каноники и архипресвитеры (archipretres), а шесть бывших пэров-священнослужителей становятся депутатами Генеральных штатов пожизненно, возглавляют церковь, и Король просит для них у папы кардинальские шапки. Духовенству предлагалось избирать в Генеральные штаты по три депутата от провинции, и одним из трёх в обязательном порядке должен был быть епископ
. В одиннадцатом законе, посвященном непосредственно формированию Генеральных штатов, вновь упоминалось, что все депутаты обязаны быть католиками
.
