«На следующий день после окончания Террора, как и в наши дни на следующий день после окончания войны и Коммуны, - писал в 1870-х гг. Тюро-Данжен, - Франция, придя в себя, вдруг выяснила, что она стала республикой скорее благодаря дерзости одной из клик, нежели по воле нации. “Республика” - такова была официальная вывеска, но до сих пор она прикрывала лишь диктатуру: диктатуру людей 10 августа, а с учётом ряда нюансов - и людей 4 сентября. Так встал вопрос о необходимости замены режима беззаконного, конец которому положил сам ход вещей, упорядоченным и долговременным государственным строем. Каков он будет? Конституционная монархия? Древняя монархия, омоложенная свободой? Что победит применительно к каждому из этих вариантов - воспоминания о терроре или о Старом порядке?»
«В первые месяцы 1795 года, - считает М. Дж. Сайденхэм, - существовала, быть может, самая благоприятная возможность, которая когда бы то ни было предоставлялась, для реставрации конституционной монархии во Франции»
. «Разрушительная работа была, можно сказать, слишком успешна, - добавляет А. Коббан, - поскольку она выходила далеко за пределы намерений и ожиданий термидорианцев, подхваченная порывистым ветром общественного мнения, овевающим Францию и приносящим с собой надежды на реставрацию монархии. Отныне проблема для историка - не почему монархия пала, а почему она не была восстановлена»
. «Имел место значительный поворот против революции и, усиливаясь в 1795 г., со дня на день возрастали шансы монархической реставрации, - высказывает свое мнение Ф. Анжеран, автор книги об известном роялистском шпионе Анже Питу. - Власть Конвента подошла к концу, и всё предвещало, что выборы приведут к власти если и не явных роялистов, то, по меньшей мере, конституционных»
.
Столь существенная разница в отношении историков к возможности победы роялистов в 1795 г. заставляет присмотреться к этому сюжету более внимательно. Очевидно, что при отсутствии убедительных доказательств правильности как одной, так и другой гипотезы («реставрация в принципе была невозможна» - «реставрация не произошла лишь чудом») исследование фактически должно вестись сразу по двум направлениям, соединяя анализ настроения политических элит с изучением желаний и чаяний основной массы населения. И первый вопрос, который возникает на этом пути: действительно ли «порывистый ветер общественного мнения» наполнял паруса роялистов? Ведь что бы ни планировали сторонники монархии как внутри страны, так и за ее пределами, едва ли они имели бы шансы на успех при отсутствии поддержки со стороны народа Франции.
«Наша республика - беспомощная и незаметная» («nulle et invisible»), говаривали остроумцы времен Термидора, издеваясь над официальной формулой - «республика единая и неделимая» («république une et indivisible»). Но имели ли они для этого реальные основания?
Несомненно, республику никто не отменял. Более того, ни в Конвенте, обсуждавшем летом 1795 г. новую конституцию, ни в Комиссии одиннадцати, ответственной за подготовку её проекта, вопрос о выборе формы правления практически не поднимался. П.Ш.Л. Боден, выступая от имени Комиссии, нашел тому удобное оправдание: ведь уже при избрании депутатов в 1792 г. нация дала им мандат на отмену королевской власти, что и было зафиксировано в многочисленных протоколах выборов
. Этот факт неизменно пре- подносился депутатами, как абсолютно очевидный. Боден даже писал в одной из своих работ, имея в виду надежды на реставрацию монархии: «Я с трудом могу объяснить себе безумие тех, кто способен питать столь преступную надежду перед лицом мнения, высказанного столько раз и столь торжественно самой могущественной нацией во Вселенной»
.
Однако при Термидоре подобная точка зрения начинает активно оспариваться в публицистике. «Довольно необычно, - отмечает автор анонимного памфлета “Несколько размышлений о принятии конституции 1795 года”, - что доверители (commettans) узнали от своих уполномоченных
о распоряжениях, который они сами же отдали». Может быть, прежде чем обсуждать республиканскую конституцию, стоит узнать, хочет ли народ республику?
Тем более что, как напоминает своим читателям издатель газеты Le libre penseur, для упразднения монархии первичные собрания даже не созывались
.
А раз так, полагали многие публицисты, сейчас и есть самый подходящий момент узнать мнение народа. Ж.Т. Рише-Серизи (Richer- Sérizy)
прямо спрашивал, обращаясь к депутатам:
Что с того, что ты республиканец, если Франция хочет монархию? Что с того, что ты роялист, если Франция хочет республику? Ты уполномоченный (mandataire) или хозяин? Ты основываешь одну из этих форм правления только для себя или для народа? Сейчас речь больше не идёт о том, чтобы знать, республиканец ли ты; речь идёт о том, чтобы знать, хочет ли им быть народ
.
Примерно о том же самом шла речь и в письмах, получаемых Комиссией одиннадцати. Если хотите стабильности, говорилось в одном из них, обратитесь к национальному характеру французов. Руссо, Монтескье - за республику ли они? Отнюдь нет, они за «монархическое правление, умеренное демократией»
.
Когда нравы в целом хороши, можно принять демократию, несмотря на её бури. Когда они плохи, стоит прибегнуть к аристократии. Когда же они очень плохи, лишь единый хозяин может сохранить государство. К сожалению, именно последний случай наш, -
высказывал свое мнение другой корреспондент
. В принципе, в сегодняшних условиях, размышлял третий, можно учредить «монархическую республику»
с наследственными главой государства и членами Сената
.
Однако не стремление заставить Конвент обсудить этот вопрос доминировало в общественном мнении. Гораздо важнее иное: за прошедшие годы республика у многих стала ассоциироваться с Террором и беззакониями, голодом и нестабильностью. В конце XIX в. некоторые либеральные республиканцы полагали, как П. Тюро-Данжен, будто «Старый порядок оставил о себе такие воспоминания, которые и Террор не смог вытеснить»
. Едва ли. Скорее, люди, не чуждые политике, привыкли воспринимать Старый порядок, как сосредоточие злоупотреблений и нелепостей, тогда как на более низких уровнях дело обстояло совершенно иначе. В ходе руанского восстания в начале апреля 1795 г. повстанцы кричали: «Во времена короля у нас был хлеб!»
. В обществе постепенно появлялось представление о том, что республика сама по себе не решает ни социальных, ни экономических проблем, возникала ностальгия по «старым добрым временам». Не эта ли тенденция, доведенная до логического завершения, звучит в словах одного из эмигрантов: «Существование вандейцев и шуанов - заслуга Конвента»?
Если раньше у многих сторонников нового порядка крепка была вера в то, что все трудности - временные, что они - справедливая и разумная плата за обретение свободы, то «при Термидоре внезапно стало очевидно: Революция устала, Революция постарела»
, а «королевский произвол», который с такой страстью клеймили авторы памфлетов в 1789-1792 гг., - ничто по сравнению с Террором. В памфлете, опубликованном при Директории, приводится весьма характерное высказывание, приписанное Э.Ж. Сийесу:
Я предпочитаю монархию республике не для того, чтобы лелеять прежние привычки и не из какого-то полного предрассудков отношения к роялизму. Я её предпочитаю потому, что для гражданина больше свободы при монархии, нежели при республике
.
