Письма правительственных агентов в Генуе и Венеции сообщают о том, что эмигранты возлагают на Тальена большие надежды в плане возвращения. В Комитете общественного спасения существует письмо претендента, Месье, в котором он говорит, что очень рассчитывает на Тальена в деле восстановления монархии
.
И вновь Тибодо поддержал Ларевельер-Лепо, однако Тальену удалось отбиться при поддержке своих соратников. Конец этой «охоте на ведьм» положила лишь амнистия, объявленная в самом конце работы Национального Конвента.
Россыпь имён... Роялизм одних депутатов представляется весьма вероятным, других - более сомнительным. Одни фамилии повторяются, другие не упоминаются вовсе: никто не подозревает в симпатиях к королевской власти Ларевельера-Лепо, Бодена, Барера и многих других видных термидорианцев, что, на мой взгляд, весьма показательно и говорит о том, что обвинение в роялизме могло быть использовано отнюдь не против любого. И всё же можем ли мы уверенно говорить, обобщая, что «термидорианцы оставались республиканцами»?
Думаю, что нет.
Сюжет с роялистами в стенах Конвента заставляет вспомнить и о другой специфике революционной эпохи. Если учесть упомянутую выше быструю смену политических пристрастий в 1789-1795 гг., если не забывать об отсутствии партий и нечёткости как границ «фракций», так и их устремлений
, можно прийти к выводу о том, что применительно к большинству деятелей того времени сложно говорить об устоявшейся системе политических взглядов. Из участников дискуссии по проекту Конституции III года (а все они выказывали себя с трибуны Конвента сторонниками республики) позднее, при Империи, почти 30% также были депутатами, более половины состояли на государственной службе, почти 20% влились в ряды нового дворянства. Иными словами, изменение политического режима легко могло превратить монархиста в республиканца, как это нередко происходило в 1791-1792 гг. и наоборот, как бывало во времена Консульства и Империи
.
Анализ политических пристрастий членов Конвента не позволяет (по крайней мере, на нынешнем уровне освоения источников) дать ответ на вопрос, сколько же роялистов было в его стенах - треть, сот- ня или несколько десятков, не оказывавших существенного влияния на события. Ничто не мешает, тем не менее, отказавшись на время от попыток проникнуть в помыслы и стремления депутатов, посмотреть на их действия.
Существуют ли какие-либо свидетельства о том, что Конвент пытался в 1795 г. восстановить монархию? Вопрос не столь прост, как кажется, и напрашивающийся ответ: «Если бы Конвент действительно этого хотел, он бы это сделал», отнюдь не обязательно самый верный.
Как отмечал А. Вандаль, у термидорианцев «была задняя мысль, затаенная и неотступная: упрочить свою олигархию, поставить во главе ее короля, взятого из чужой династии или из младшей линии своей, короля, который не будет настоящим властелином, но лишь их креатурой, который будет править им на пользу и через их посредство, посадив пэрами королевства цареубийц. Такое государственное устройство, которое упрочило бы их власть и сделало бы их несменяемыми, казалось им более надёжным, чем республика, всегда изменчивая и шаткая»
. Мысль не нова: Революции нужен новый или, следуя лексике того времени, «обновлённый» король, «le roi régénéré». Однако в начале 1795 г. не было нужды менять традиционный порядок наследования: для целей депутатов Конвента прекрасно подходил и законный король Франции. Находившийся в заключении, ничем не связанный с лидерами эмиграции.
Пойдя на компромисс с революционерами, подписав Конституцию 1791 года, Людовик XVI открыл ящик Пандоры. Для роялистов он оставался королём в силу фундаментальных законов французской монархии, но для «нации» он стал королём в силу Конституции. Если Людовик XVI согласился изменить саму природу королевской власти, если он одобрил возможность избрания регента, ничто не мешало новым конституционным законом предусмотреть любые принципы формирования регентского совета при несовершеннолетнем Людовике XVII
, тем более что права Месье как регента так и не были признаны европейскими державами. В этом ракурсе его политическая программа не имела никакого значения: депутатам он был просто не нужен.
«Ещё совсем ребёнок, но легитимный король Франции, - писал английский историк А. Коббан о Людовике XVII, - он своим присутствием на троне примирил бы нацию с её правительством; от его имени и с помощью обновленной Конституции 1791 года новые правители Франции могли бы находиться у власти, не боясь контрреволюции и, следовательно, не прибегая к террору»
. «Многое можно сказать в пользу Людовика XVII, - соглашается с ним другой английский исследователь Н. Хэмпсон, - который мог бы стать символом объединения французов вокруг умеренной конституционной монархии и проложить путь через лабиринт ненависти, в котором блуждала вся страна»
. «Умеренные монархисты, - отмечает и Д. Воронов, - надеялись на долгое Регентство по фельянскому типу»
. При этом, «поскольку Людовик XVII представлял собой королевское право (le droit royal), восстановление монархии представлялось актом внутренней политики. Сын Людовика XVI мог переехать из Тампля в Тюильри без вмешательства иностранцев, не привнеся с собой никакого антуража Старого порядка. Вернулись бы в 1792 год, а не в 1788-й»
.
В начале 1795 г. в роли членов регентского совета могли бы оказаться преимущественно депутаты Конвента, которые прочно держали в своих руках власть в стране и вряд ли уступили бы её добровольно. Это обеспечило бы преемственность власти и одновременно гарантировало безопасность цареубийцам. В записке одного из французских дворян, отправленной Екатерине II из Австрии, говорилось: «Самое насущное желание членов Конвента - избежать грозящей цареубийцам казни», что заставляет их удерживать в своих руках дофина, «чьё царствование, если они будут вынуждены вернуться к монархии, обеспечит им безнаказанность их преступлений и основное влияние на развитие событий»
.
Этот вопрос был для депутатов одним из самых принципиальных, тем более что позиция графа Прованского на сей счёт была хорошо известна. В феврале 1795 г. он писал (и текст этот был опубликован) по поводу конституционных монархистов, но те же самые мысли относились и к членам Конвента:
Я не думаю, что будет справедливым предоставить честь восстановить трон лишь тем, чьи принципы всегда были чисты и кому не в чем себя упрекнуть; но я не хотел бы (если можно так выразиться), исцеляя болезнь оставить зерна, из которых может прорасти болезнь новая, столь же тяжёлая. Однако это и произойдёт, если смешать искренних роялистов с людьми, которые сохранят после Реставрации стремление, чтобы их ошибочные мнения стали преобладающими, и мы подвергнемся опасности быть ввергнутыми в хаос, из которого едва выберемся.
[...] Генрих IV простил руководителей лигеров, но уничтожил Лигу, и эти руководители, начиная с герцога Майенского, стали ревностными роялистами. Монк служил Карлу II, но Монк вернул ему корону в том виде, в котором её носил его отец до начала заседаний Долгого парламента. Сегодня же только те, кто будут истинными роялистами - либо потому, что всегда ими были, либо искренне отказавшись от своих заблуждений, - достойны принять участие в восстановлении монархии [...] Те же, кто до сегодняшнего дня упорствуют в своих заблуждениях, могут ещё исправиться, но когда великое дело будет сделано, время снисходительности минует
.
