На мой взгляд, Веронская декларация оказалась неудачной не потому, что якобы сулила возвращение к Старому порядку. Король сказал в ней, с одной стороны, слишком много, а с другой - слишком мало. Слишком много, потому что чётко обозначил то, что для него важно, и не все были готовы это принять. Слишком мало, потому что его готовность к компромиссу оказалась намечена лишь пунктиром, что позволило критикам не обратить на неё внимания.
Пройдёт немного времени, и Людовик XVIII научится обещать индивидуальное прощение даже цареубийцам. Не забудет заявить о том, что те чиновники, солдаты и офицеры, которые поклянутся ему в верности, останутся на своих местах. Задумается о том, как примирить и объединить многократно расколотое духовенство. Но Веронская декларация 1795 года так и войдёт в историю как самый крупный его просчёт.
ГЛАВА 8
В ПОИСКАХ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРИЗНАНИЯ
Объявив о восшествии на престол принцам крови и армии Конде, Людовик XVIII, как это предписывала традиция, должен был отправить соответствующие послания и монархам других стран. Так началась новая глава в его взаимоотношениях с европейскими державами, и для короля в изгнании они оказались не менее важны, чем взаимоотношения с мятежными подданными.
Тому было несколько причин. Во-первых, как уже говорилось, в странах антифранцузской коалиции роялисты видели ту силу, которая способна сломить сопротивление республики. Во-вторых, большинство европейских стран не признали графа Прованского Регентом королевства, сделав вид, что это вопрос спорный. Отсутствие официального признания было не только унизительным, но и лишало принца части легитимности. В середине 1795 г. предполагалось, что с этой ситуацией будет покончено: фундаментальные законы французской монархии не допускали дискуссий о том, кто займёт престол. В-третьих, как полагал А. Сорель, постоянно существовали опасения, что страны коалиции, в случае успеха, могут захотеть расчленить Францию, тогда как признание короля Франции давало определенные гарантии против этих планов - так и произойдёт в конце наполеоновских войн
.
И наконец, немалую проблему представлял непрестанный поиск финансирования. До революции Месье был единственным членом королевской семьи, который не только любил тратить деньги, но и умел их зарабатывать: за несколько лет ему удалось увеличить доход от своего апанажа в шесть раз. Кроме того, он активно занимался деловыми операциями на капиталистический лад (Ф. Мэнсел даже называет его «самым большим капиталистом из всех Бурбонов»)
и жил на широкую ногу. Теперь же ему приходилось на всём экономить и делить средства, которые ему удавалось получить от правительств различных европейских стран, между содержанием свиты и поддержкой своих агентов внутри Франции. В итоге у Людовика- Станисласа оказалось немало долгов, кредиторы даже пытались помешать ему покинуть Хамм и Верону
.
Лорд Макартни сообщал, что Людовик XVIII получал деньги от Англии, Австрии, Испании, Пруссии и России
, а также от Неаполя. С точки зрения Ф. Мэнсела, основные средства на жизнь графа Прованского в эмиграции поступали от Англии и России. От англичан он получил £ 6000 в 1792 г. и по 12 000 в 1794 и 1795 гг. Екатерина II в 1793 г. отправила в Хамм обоим братьям 1 444 689 ливров, что составило 80% их годового дохода. Во время своего первого пребывания в Митаве Людовик XVIII ежегодно получал 200 000 рублей от Павла I. Кроме того, до 1807 г. он получал 85 000 ливров в год от короля Испании - они в основном шли на оплату агентов и на пенсионы. Небольшие суммы поступали также из Португалии и Австрии
. Большую часть этих денег он получал безвозмездно, лишь австрийская помощь была оформлена в виде займа. Это казалось веронскому двору тем более возмутительным, что, как считалось, у Габсбургов оказались деньги и драгоценности Людовика XVI и Марии-Антуанетты на огромную сумму
.
Таким образом, официальное признание означало для Людовика XVIII возможность возглавить сопротивление республике, подтвердить свою легитимность, обеспечить будущее Франции и упрочить своё финансовое положение.
Самым большим препятствием к этому была, как это ни покажется парадоксальным, война между Францией и державами антифранцузской коалиции. Изначально Европа не хотела войны и не стремилась к ней.
В советской историографии Пильницкую декларацию 1791 г. воспринимали как «манифест, провозгласивший интервенцию против революционной Франции»
. В том же ключе искажалось и всё восприятие войн Франции со странами Первой коалиции. Было принято считать, что в 1792 г. «в обстановке грубых провокаций со стороны эмигрантов и поддерживавших их правительств европейских государств было понятно желание патриотов революционной Франции дать отпор вызовам, которые ей бросали в лицо». К тому же «глава английского кабинета Питт и действовавшие с ним заодно провокаторы из лагеря феодально-абсолютистских монархий Европы всячески стремились развязать и ускорить интервенцию против революционной Франции»
. Признаться, мне так и не удалось найти в западных работах аналога этих взглядов; даже Матьез, на которого советские историки в значительной степени ориентировались, ясно показывал, что это Франция подталкивала европейские державы к войне, несмотря на всё их стремление её избежать
.
Действительно, как писали ещё в XIX в., со стороны императора Леопольда II и прусского короля Фридриха Пильницкая декларация 1791 г. была «предложением революции мира», пусть и на условиях, которые Франция, очевидно, не могла принять. Иными словами, декларация позволяла сохранить status quo
. Большинству европейских стран Франция (по различным причинам и поводам) объявляла войну первой. Соответственно, перед державами коалиции стояли преимущественно практические вопросы: как защититься от французской агрессии (или угрозы их интересам) и что они могут получить от этой войны.
Французские принцы отлично понимали сложившуюся ситуацию. Практически с того же 1792 г. все их усилия были направлены на то, чтобы играть самостоятельную роль в европейской политике. У них были войска, пусть и не очень многочисленные, но не было точки опоры, политического центра, равно как не было и средств. Напротив, европейские державы делали всё, чтобы сохранить лицо и представить себя сторонниками легитимной власти во Франции, но одновременно не позволить принцам превратиться в такую самостоятельную силу. С одной стороны, это привносило ненужные осложнения в их отношения с Францией; с другой - могло помешать получить те дивиденды, на которые они рассчитывали.
Обе стороны играли свои роли: союзные монархи делали вид, что поддерживают Людовика XVI, а затем Людовика XVII и Людовика XVIII; в ответ принцы делали вид, будто верят в силу и бескорыстность этой поддержки. «Сир, намерения суверенов, оказывающих вам помощь, - писали они 10 сентября 1791 г. Людовику XVI, - столь честны, столь чисты, сколь и усердие, которое мы склоняем их проявить; ни государству, ни вашему народу нечего бояться»
.
К моменту свержения Робеспьера война между Францией и державами первой антифранцузской коалиции шла уже два года. Победы сменялись поражениями, пока наконец к началу 1794 г. республике не удалось переломить ситуацию на фронтах. Интервенты были отброшены за Рейн, возникла угроза выхода Пруссии из коалиции, и в апреле 1794 г. Великобритании и Голландии пришлось даже взять на себя обязательства по финансированию её дальнейшего участия в войне. Кампания 1794 г. оказалась ещё более неудачной: союзники потеряли часть германских земель, Бельгию и Голландию, где была провозглашена Батавская республика. Перспектива очередного раздела Польши отвлекала от войны Пруссию, Австрию и Российскую империю. Коалиция начала разваливаться.
