***
Ужин, который офицер Бруни принес из ресторанчика, был обильным и сытным, правда, у Аделин не было сил, чтобы оценить ломтики курицы с грибами и сливками. Она как-то вдруг утратила опору и поняла, что больше не может держать спину прямо и сопротивляться. Когда Бруни пришел за опустевшей посудой и увидел нетронутые тарелки на подносе, то горестно покачал головой и сказал:
— Миледи, вы бы поели, а? Ну хоть чуточку? Все вкусное, только что приготовлено. Даже денег с меня не взяли, когда узнали, что это для вас.
Аделин устало вытянулась на лавке и горько усмехнулась. Мелькнула мысль, что низкий потолок ее камеры похож на крышку гроба.
— Какая разница, буду я гореть сытой или голодной? — ответила она вопросом на вопрос. — Что там наверху?
— Сыч ваш плачет, — вздохнул Бруни. — Сидит у участка да так горестно голосит, что сердце замирает. Бабы говорят, он беду накликивает.
Усмешка Аделин стала ядовитой и кривой. Конечно, чего еще ждать от крошечного сычика, кроме беды? Что будет с Кусем, когда ее казнят? Улетит, должно быть, в леса, станет жить по-своему и забудет хозяйку, которая кормила его вкусными тараканами и мышами…
— Что еще говорят? — поинтересовалась Аделин.
— Вас жалеют, — сказал Бруни. Толстые пальцы, поросшие рыжеватыми волосками, потрогали решетку так, будто проверяли, можно ли ее сломать. Аделин отрицательно качнула головой. Она не сбежит. Побег лишь подтвердит ее вину и подставит Уве под удар.
— Жалеют… — вздохнула она.
— Да никто не верит, что это вы! — воскликнул офицер. — Бургомистровы холуи было лаяли в кабаке, так им быстро рты заткнули. Все знают, что вы не виноваты.
Аделин вздохнула и закрыла глаза. Бруни еще постоял у решетки, будто хотел сказать что-то еще, но потом взял поднос с едой и пошел наверх.
Она не думала, что сможет уснуть — и провалилась в сон без сновидений, когда шаги полицейского еще звучали на лестнице. Проснувшись ранним утром, Аделин не сразу поняла, где находится — но потом блаженная минута неведения растаяла, и на нее рухнул ее последний день.
Все было по-настоящему. Впервые за долгие годы Аделин полностью утратила надежду — и это опустошило ее. Смерть вдруг поднялась из тьмы, взяла за плечи костлявыми руками и заглянула в лицо.
Ужас нарастал с каждой минутой. За ним была такая пустота, что Аделин хотелось зажать рот обеими руками — сдержать рвущийся из груди вопль. Когда за ней спустились господин Арно и Бруни, оба то Аделин даже не смогла подняться с лавки им навстречу — такая ею овладела слабость.
— Пора, госпожа Декар, — с искренней горечью произнес полицмейстер. Аделин показалось, что он постарел и осунулся. — Наручники мы не будем надевать, вы пойдете как невиновная.
Он выглядел так, словно в одну минуту рухнуло все, чему господин Арно честно и преданно служил много лет. Аделин стало жаль его — не каждый день ведешь на костер ту, которая не сделала ничего плохого. Будешь тут переживать и сокрушаться, особенно, если всю жизнь посвятил тому, чтобы искать и наказывать виновных, а не невинных.
Аделин испугалась, что не сможет подняться с лавки — но та сила, которая испокон веков поднимала ведьм и вела их на костер гордыми и несломленными, поставила на ноги и ее — и Аделин вышла из камеры с прямой спиной и гордо поднятой головой. Вот ступеньки, ведущие наверх, а там, снаружи, наверняка солнечно, и от места казни пахнет свежесрубленным деревом, и люди собираются, чтоб посмотреть, как от Аделин Декар, ведьмы Западных пустошей, останется только горка пепла.
И она даже колдовать не сможет! Мелькнула заманчивая мысль: вот бы вызвать грозу и бурю, заставить пласты земли двинуться с места и обрушить Инеген, выгнать медведей из лесов, чтобы разогнали зевак — но Аделин сразу же отогнала ее. Она не может колдовать, не может защищаться, да если бы и могла, что толку? Бастиан тогда будет первым, кто ее остановит. И с разочарованием решит, что она все-таки была виновна.
Но Курт Гейнсбро считает себя филином! Воистину, у убийцы девушек есть чувство юмора.
Когда они вышли из участка и добрались до площади, то Аделин, ослепшая от яркого летнего солнца и оглушенная запахами и звуками, поняла, что посмотреть на ее казнь пришел весь Инеген. К полицмейстеру и офицерам присоединились бритоголовые здоровяки из личной охраны бургомистра: взяв Аделин в кольцо, они провели ее к помосту, сложенному у подножия памятника Георгу. Гейнсбро-старший, который сейчас выглядел как ребенок, наконец-то получивший желанные подарки на новый год, грубо дернул Аделин за руку и толкнул к ступеням. Она споткнулась и упала, больно ударившись коленями об острую грань ступеньки. Бургомистр осклабился.
— Давай, подымайся, тварь.
Он бы, конечно, хотел, чтобы сейчас в Аделин бросали гнилыми помидорами и комьями грязи, но таких подлецов в Инегене и окрестностях не было. Откуда-то издалека донеслось тоскливое уханье, и градоначальник потемнел лицом.
Перед глазами мелькнула серая завеса обморока. Когда она рассеялась, то Аделин увидела, что уже стоит на помосте и один из помощников бургомистра со знанием дела прикручивает ее к столбу. Что-то мягко опустилось на плечо — повернув голову, Аделин с удивлением и радостью увидела верного Куся, который привычно взял ее за ухо клювом и негромко гукнул.
Маленькая светлая душа прилетела, чтобы разделить участь любимого человека.
«Боженька, миленький, — по-детски подумала Аделин, уже почти ничего не видя от слез и задыхаясь от безнадежного горя. — Пожалуйста, я очень тебя прошу. Пусть это будет быстро. Пусть как будто погаснет свет, и все закончится».
Потом слезы вдруг иссякли, болезненный спазм освободил ее горло, и Аделин рассмеялась. Благородный дух прошел свой путь до конца и посрамил злой и неправедный суд. Она скользнула взглядом по людям на площади. Вот рыдают Золли и Элин: обе одеты в траур, обе держат в руках темно-красные цветы, которые приносят на похороны. Родители демонстративно держались в стороне от дочерей, не одобряя то, что они оплакивали ведьму у всех на глазах. Сочувствие — это понятно, но бургомистр наверняка это припомнит, и нормальной жизни тогда не будет: Аделин казалось, что она слышит их мысли. Вот женщины с окраин — Аделин лечила их мужей, их детей и родителей, помогая доктору Холле во время зимней лихорадки. Женщины выглядели так, словно потеряли самого близкого человека. Вот Мари — одна, без Барта, заплаканная. Уве не было — Аделин надеялась, что он еще ни о чем не знает. Ему расскажут, конечно, он увидит газеты — но не сегодня, не сегодня…
На площадь вышел бургомистр, и люди приветствовали его гробовым молчанием. «Все понимают, что я невиновна, — подумала Аделин. — И знают, почему он подписал разрешение на казнь». Спустя несколько мгновений к нему присоединился Бастиан — в официальном инквизиторском мундире он был похож на человека с парадного портрета: безликого, бесчувственного, застывшего в равнодушии. Только шрамы багровели, выдавая волнение.
