– А что будет завтра в шестнадцать? – негромко спросила Тонечка.
– Он обещал мне встречу с Кондратом. Сегодня не получилось.
– У тебя в Нижнем Новгороде полно друзей, оказывается, – заметила жена. – И всё такие интересные люди – повара, подполковники! А ты с Мишаковым с тех пор дружбу водишь, что ли?
– А что? Нельзя?
– Можно, но мог бы мне рассказать тоже! Я его даже сразу не узнала, а вы, оказывается, друзья не разлей вода!
Чтобы отвлечь её, он напустился с упрёками:
– Вот зачем ты полезла?! Ну, ты видишь, дерутся, беги прочь, вызывай наряд! А если б они тебя…
– Саша, ничего не случилось, – остановила его Тонечка. – Где твоя машина? Я думаю, Родиона нужно в больницу.
– Я не поеду, – тут же сказал парень.
Он стоял, держась рукой за вымороженную стену и немного наклонившись вперёд. Стоять ему было трудно.
– До гостиницы сам дойдёшь?
– Я с вами не пойду.
– Ту-ру-ру, – протрубил Герман. – Не хочешь, не ходи. Я сдам тебя Серёге и напишу заявление, что ты у меня банковскую карточку увёл. Подходит?
– Вы права не имеете!
– Только что этот, который тебя чуть до смерти не забил, такую же песню пел о правах. Серёга тебя с ним на одни нары наладит. До суда. Хочешь?..
Парень непроизвольно схватился за разодранную щёку и старательно попробовал языком зубы.
– Пойдём потихоньку, – предложила Тонечка и твёрдо взяла его за руку. – Саша, мой пакет у тебя?
Герман показал ей пакет, подцепил её под локоть и повёл прочь из подворотни. Тонечка волокла за собой Родиона.
Таким порядком – Герман, за ним Тонечка, то и дело подъезжавшая, чтоб не упасть, и парень, которого она не выпускала, – кое-как дотащились до подъезда «Шератона».
– Я не хочу, – забубнил парень, когда они поднимались по ступенькам, – я не хочу, не могу, мне нельзя туда!..
Герман затолкал его в лифт и сказал с неожиданной злостью:
– Ты мне надоел!.. Или ты делаешь то, что я говорю, или я перестану с тобой возиться и правда сдам Серёге, подполковнику Мишакову. Куда ты мою карточку дел?..
– Я не брал!
Они зашли в номер. Парень смотрел в пол, только один раз стрельнул по сторонам глазами. Тонечка незаметно улыбнулась. Стянула куртку, зашла в ванную и открыла воду.
– Иди, – велела она парню. – И мойся как следует, от тебя воняет. Одежду оставишь на полу. Шампунь и мыло с правой стороны.
Парень заглянул в ванную, а потом посмотрел на Тонечку.
– Я не хочу мыться, – острожно начал он, словно пробуя почву.
– Без разговоров! – отрезала Тонечка. Она умела обращаться со строптивыми подростками.
Она захлопнула дверь в ванную и сказала мужу:
– Саш, нужно сходить и купить ему амуницию.
– В смысле?!
– Одежду, в смысле!.. Напротив театра какие-то магазины. И купи сразу всё – штаны, труселя, футболку, толстовку. Куртку тоже! Зайди в аптеку, возьми мирамистин, пластырь, можно бинт. Йод тоже можно. И обезболивающее самое сильное, что у них есть. Скажи – от травм и ушибов.
Герман помолчал, разглядывая жену, а потом неожиданно сказал:
– Ты хороший человек, Тоня.
Поцеловал её в губы и вышел.
Тонечка походила по номеру, прислушиваясь к шуму воды, позвонила на ресепшен и попросила, чтоб открыли смежную комнату – Германы занимали часть огромного номера.
– К Александру Наумовичу неожиданно приехал племянник, он поживёт с нами какое-то время, – объяснила она. – Разумеется, мы доплатим.
Вода всё лилась.
Откинув занавеску, Тонечка немного полюбовалась на театр – так красиво!
…Куда они денут мальчишку вот хотя бы на остаток дня?.. Она собиралась на телевидение, и надо бы сходить, разузнать про Геллу Понтийскую, в миру Лену Пантелееву! У мужа тоже наверняка какие-то свои загадочные дела – повесть «Военная тайна»! Оставить в номере невозможно, он ещё что-нибудь утащит и смоется, взять с собой – тоже вряд ли, он едва на ногах стоит!..
…И вообще – как они во всё это ввязались?!
Тонечка посмотрела на свой закрытый ноутбук. Там внутри, в тексте брошена героиня, в самый опасный и критический момент! Тонечка была уверена, что вскоре вернётся и сможет ей помочь, а вот уже сколько времени прошло, а она всё не возвращается и не помогает. И даже не знает, что там происходит, в её истории! Она точно знала – что-то происходит, так не бывает, чтоб брошенные на полуслове герои замирали, как в игре «Море волнуется», и ничего не делали. Чем-то они заняты, о чём-то думают, чего-то боятся или ждут, а она всё никак не придёт к ним на помощь!..
…Прав Саша, нужно сидеть и писать, а не болтаться по Нижнему Новгороду в поисках приключений!
Но как же не болтаться, если всё так запуталось? Просто насмерть!
Однажды собака Клякса утащила из бабушкиного вязания клубок какого-то редкого и дорогого красного мохера. Должно быть, Кляксе понравилось, что он мохнатенький, как и она сама! Клякса долго и вдумчиво его слюнявила и запутывала, катала по полу, а потом забыла возле дивана. А бабушка почему-то решила, что клубок взяла маленькая Тонечка, и заставила внучку распутывать. Маленькая Тонечка обливалась слезами, уверяла, что ни при чём, но бабушка была неумолима: провинилась – исправляй! Тонечка мучилась с клубком дня два. Её не выпускали на улицу, после завтрака она садилась и принималась за клубок, который от её усилий стал уж вовсе ни на что не похож! Бабушка сидела рядом, посматривала поверх очков и ничем ей не помогала.
Потом из города приехала мама, выбросила ненавистный клубок и купила бабушке новый мохер!
Вот и сейчас всё запуталось примерно как тогда – что произошло в доме Кондрата Ермолаева, куда подевалась его жена, откуда взялся племянник Родион, и самое главное, при чём тут её собственный муж, столичный продюсер и режиссер?!
Стукнула дверь, явился продюсер и режиссёр.
Он сразу постучался в ванную, велел парню заканчивать водные процедуры, повытащил из пакетов барахлишко, поотрывал ценники и сунул ком вещей в приоткрывшуюся щель, из которой сразу повалил пар.
– Я сказала, чтоб ту комнату открыли, – проинформировала Тонечка.
– Зачем?
– А где он будет жить?
– А что, он с нами будет жить?!
Она пожала плечами.
– Саш, пока твой друг Кондрат в отделении, видимо, будет.
Герман подумал немного.
– Я не хочу.
– Можно подумать, что я хочу!.. Это ведь ты меня втравил в… поездочку! Лучше бы в Италию полетели.
Парень выбрался из ванной, зашел в комнату и остановился посередине, свесив длинные худые, как у недокормленной обезьяны, руки.
