– Тише! – прошипела Тонечка и покосилась на дверь в смежную комнату. – Мы не одни.
– Я всё запер. Мы одни.
Он откинул одеяло, сел на пятки и просто смотрел, ничего не делая.
Тонечка вдруг страшно смутилась, задрыгала ногами и стала тянуть одеяло, но он не дал.
Он лёг рядом, прижал, обнял и сказал ужасную глупость:
– По утрам ты такая красивая.
– Я толстая, – проскулила Тонечка, – и мне нужно зубы почистить, Саша…
Он захохотал так, что кровать заходила ходуном.
– Что? – спросила Тонечка и ткнула его в бок. – Что ты хохочешь?
– А сделать макияж тебе не нужно?.. Вот прямо сию минуту?
– Сашка, ты ничего не понимаешь!
– Ну, уж побольше тебя, – заявил он с невыносимым самодовольством. – Особенно в женщинах. Особенно по утрам.
Он погладил её по плечам, по спине, запустил руку в кудри и погладил затылок. Тонечка охнула и закрыла глаза.
– Ты точно запер дверь?
Он хмыкнул.
– Абсолютно.
И больше она не вспоминала ни про зубы, ни про дверь.
Ей так нравилось быть с ним, очень близко, страшно тесно, принадлежать ему, ни о чём не думать, только чувствовать – всей кожей, телом, сердцем, мозгом, – что он рядом, с ней, в ней, внутри и снаружи, и всякий раз это было так, словно она на какое-то время переставала быть Антониной Морозовой-Герман, сценаристкой, хозяйкой дома, матерью взрослой дочери.
Она вообще переставала быть человеком и превращалась в сгусток энергии, похожей на термоядерную, неустойчивую и неуправляемую, и эта энергия искала выход, и выход был только один. Только один человек мог её вынести без потерь – это он с его бесстрашием и силой.
…Когда она немного пришла в себя и разлепила глаза, оказалось, что он опять сидит на пятках и рассматривает ее. Она подняла отяжелевшую руку, взяла его за подбородок и повернула голову.
– Не смотри ты на меня, – сказала она.
– Хочу и буду.
Он перехватил руку, поцеловал, помедлил, взял Тонечку за уши и поцеловал в губы.
– Душ? – спросил он уверенным, деловым, всегдашним тоном. – Завтрак? Мальчика будить?
Тонечка села, прикрыла одеялом телеса, помотала головой и почесала кудри.
Она должна что-то ему сказать, и это «что-то» очень важное для их общей жизни. Она ещё вчера собиралась, но так и не сказала. А сейчас… не могла вспомнить.
– Саш, – сказала она, сообразив. – Подожди. Не спеши так. Поговори со мной.
Он присел на край кровати. Ему даже в голову не приходило прикрываться одеялом!..
– Что ты знаешь о Кондрате Ермолаеве?
Муж вздохнул. Тонечка покосилась на его грудь – она поднялась и опустилась, очень красиво.
– Что он в кутузке. Сидит за решёткой в темнице сырой.
– Саша!
– Тоня, что ты хочешь услышать? Он мой старый друг, его жену я раньше не видел, сегодня к четырём я поеду к Серёге Мишакову, он мне обещал свидание с Кондратом. Что ещё?
– Чем занимается твой Кондрат?
– Он повар.
– Всю жизнь? Где вы познакомились? В ресторане? Он тебя угощал? Готовил бараний бок с кашей и няню?..
Герман засмеялся:
– Бараний бок и няня – это откуда?
– Из «Мёртвых душ», – буркнула Тонечка.
– А что такое няня?
– Понятия не имею. Саша, расскажи мне всё, пожалуйста. Я так… не могу. Правда!
Она посмотрела на него, и он понял, что дело серьёзное. Серьёзней, чем он предполагал!
– Мне кажется, мы вот-вот… потеряемся, – продолжала она в отчаянии. – Что ты – уже не ты, и непонятно, кто тогда я!.. И что вокруг нас творится!
Он попытался её обнять и привлечь к себе, но она не далась.
– Саша, так нельзя. Мне страшно.
– Не бойся, – тут же сказал он. – Бояться нечего. Если бы было чего бояться, я бы… оставил тебя дома.
Тонечка уставилась на него. И пробормотала:
– Господи ты Боже мой.
– Я тебе всё объясню, – пообещал муж. – Но не сейчас.
– А… что ты мне объяснишь? – спросила она горестно. – Я не хочу никаких ужасов, понимаешь? У меня в жизни они уже были!
– Не будет никаких ужасов, – пообещал он уверенно. – Ты сможешь с Родионом побыть? Или сбагрить его нашим детям? Мне нужно съездить.
– Куда?
– По делам.
– Понятно.
…Затея провалилась, вот что. Ничего не вышло из её попытки поговорить «о важном». Её муж или не хотел, или не мог ей ничего сказать.
– Я вернусь, – сказал он, наблюдая за её лицом, – и мы вместе съездим к Серёге, хочешь? Повидаем Кондрата.
– Да, – ответила Тонечка. – Хочу. Ты мне вот что скажи хотя бы – имеет смысл искать его жену или нет?
Он удивился:
– Ну, конечно, имеет! Мы же должны понять, что произошло у Кондрата в доме!..
– А ты не знаешь? – уточнила Тонечка.
– Нет.
Пока он принимал душ и одевался, она сосредоточенно думала, сидя на разгромленной кровати. Потом спохватилась, напялила халат, постелила одеяло и покрывало.
– Разбуди Родиона, – велела она мужу. – Скажи, чтоб обязательно почистил зубы и помыл голову! И чтоб ждал меня, мы пойдём завтракать, а потом поедем к Галине Сергеевне. Она живёт где-то неблизко, в Автозаводе, что ли!.. И позвони в Сормовский музей.
– Музей! – спохватился Герман. – Точно. Оставить тебе машину?
– Не нужно, – отказалась Тонечка. – Это крейсер «Аврора», а не машина! Я лучше такси вызову.
И спросила, подумав:
– Как ты думаешь, почему Родион не говорит, кто на него напал и почему? Ты же не видел, а я видела, как они его били!.. Просто… насмерть. На уличную драку совсем не похоже. Хотя я не разбираюсь в уличных драках…
– Поговори с ним, – предложил Герман, натягивая куртку. – Может, он тебе и расскажет.
– Саша, а ты знал его мать? – спросила Тонечка. – Сестру Кондрата? Помнишь, твой Мишаков спросил у Родиона, как звали мать, и тот сказал Зося. Получается, что Мишаков её знал. А ты?
– И я, – сказал Герман. – Мне нужно ехать.
Тонечка ничего не поняла.
…Почему её вопрос так его смутил? Ведь это просто вопрос!..
Об этом не имело смысла думать, но она всё равно думала, пока они завтракали с мальчишкой – он съел омлет, тарелку колбасы и сыра, миску овсянки, яйцо вкрутую, несколько гренок с повидлом, закусил всё это ореховым пирожным и залил тремя стаканами сока.
